Менделеевия (часть вторая)

В юбилейный Менделеевский год мы продолжаем публикацию материалов, связанных с происхождением, биографией и творчеством великого химика (начало в №2). На этот раз хотелось бы более пристально рассмотреть личность и судьбу его отца, педагога и директора гимназии Ивана Павловича Менделеева.

Яблоко от яблони

Несомненно, учительская профессия Менделеева-отца наложила отчетливый отпечаток на судьбу его сына. Известно, что одной из детских забав маленького Мити была игра с прислугой «в директора школы и его учеников». Прекрасная информированность о жизни и быте провинциального учителя не могли не повлиять на первоначальный выбор абитуриентом Дмитрием Менделеевым именно педагогической карьеры (причем в том же педвузе, что когда-то окончил его отец). После распределения ему пришлось, хоть и недолго, тянуть лямку обыкновенного школьного учителя в Одессе, закупать для кабинета естествознания приборы и чучела животных. В трудные годы Д. Менделеева спасало от голода репетиторство, написание заметок для «Вестника народного просвещения». Наконец, зарплату в университете он получал именно за преподавание. Хорошо известны предложения Д.И. Менделеева о школьной реформе, в том числе призыв к полной отмене любых экзаменов, несомненно, ласкающий слух многим и поныне... Нереализованной мечтой Дмитрия Ивановича остался один из величайший его проектов — Училище Наставников, которое он предлагал правительству разместить в географическом центре России и бюджет которого разработал до мелочей. Как видим, хотя сын директора гимназии и не унаследовал напрямую семейное ремесло, по жизни он шагал как преподаватель, думал как педагог и в меру сил своих возвышал статус профессии учителя.

Иван Менделеев

Что же известно о жизни учителя Ивана Менделеева? Какой жизненный опыт, кроме любви к собственной профессии, он оставил в наследство сыну? В многочисленных и обширнейших биографиях Дмитрия Менделеева довольно много написано о его матери, а об отце мы находим лишь скупые строки: учитель в Тобольске, директор гимназий в Тамбове и Саратове (иногда пишут — в Пензе). Затем снова в Тобольске, теперь уже в статусе директора. Ослеп, уволен, но после операции чудесным образом прозрел, правда, так и остался безработным. В биографиях советского периода иные оттенки: педагог-гуманист, пренебрегавший церковными канонами, прогрессивный вольнодумец, писавший для журнала тайных обществ, друг каторжан-декабристов и вообще жертва гонений и репрессий николаевского режима. Эти эпитеты как раз ясны: если писать об отце химика-гения (одобренного свыше), то, значит, либо хорошее, либо ничего. А что на самом деле?

На самом деле биография Ивана Павловича и в наши дни оставляет много места для домыслов и догадок. Восстановить жизнь человека, родившегося более двухсот лет назад, можно лишь по крупицам. Биография его до сих пор не написана, хотя архивы понемногу раскрывают свои тайны. Попробуем вкратце, хотя бы фрагментарно, восстановить его жизненный путь, неотделимый от пути становления российского просвещения начала ХIХ века.

Мирные тобольские будни

В предыдущей статье (2009 №2) мы расстались с Иваном Павловичем в момент, когда он закончил Главный педагогический институт и был направлен учителем в Тобольск. Произошло это по просьбе попечителя Казанского учебного округа С. Румовского, запросившего у петербургского вуза для своих учреждений 13 опытных педагогов-выпускников. Когда 10 декабря 1807 года Иван Менделеев прибыл в Тобольск вместе со своим однокурсником Семеном Гаревским (по другим документам — Гаретовским), выяснилось, что работы по специальности для них пока нет. Философию, изящные науки и политэкономию, которым должен был обучать Иван, преподавать было попросту некому, да и негде — гимназия в Тобольске еще не открылась, а вместо нее было Главное народное училище, в котором обучали преимущественно грамоте и счету. Тем не менее прибывших в разгар морозов однокурсников приняли с сибирской теплотой. Директор училища Протопопов поселил их в отапливаемом флигеле при училище, и долгое время они получали жалованье, но на занятия не ходили.

Летом 1808 года новым директором училища стал весьма энергичный барон Эйбен, развернувший бурную деятельность по преобразованию училища в гимназию. Добившись выделения средств для ремонта старого здания училища (и гарантий его превращения в гимназию), Эйбен, однако, так и не достиг своей цели: проблема состояла в нехватке потенциальных гимназистов и в качестве их подготовки. В этой связи к осени 1808 года попечитель Румовский наконец-то вспомнил об изнывающих от безделья Иване и Семене и, «дабы они не оставались без занятий», велел «каждому по своей части заниматься в училище приуготовлением учеников». Так прошел 1809 год и начался следующий. Видимо, не без цели познания новых для него окружающих мест Менделеев затеял при поддержке Эйбена «Статистическое описание Тобольской губернии». Похоже, в этот период у Ивана было достаточно свободного времени, чтобы глубже познакомиться и с окрестностями, и с обитателями. Тем же летом 1809 года Иван Менделеев женился на купеческой дочери Марии Дмитриевне Корнильевой. Венчались 23 июля 1809 года в Богоявленской церкви (свидетелем жениха был друг Семен), а поселились молодые все в том же учительском флигеле. Из многочисленной дворни купцов Корнильевых им стали служить две дворовые девки.

К весне 1810 года школьное здание было наконец отремонтировано, подготовленные ученики набраны в нужном числе, и 12 марта торжественное открытие гимназии состоялось. Об этом событии сохранился ряд любопытных записей, как-то: «на плошки для иллюминации здания потрачено 85 руб. 55 коп.», здание декорировали четырьмя каменными вазами (символ четырех лет обучения), над входом повесили восьмигранный фонарь (свет просвещения) и поставили статую богини мудрости Минервы. Статую, правда, вскоре убрали, поскольку гимназисты аллегорию не оценили и прятались «за Венеркой», кидаясь репой в прохожих. К лету доставили учебники и даже купили школьные часы. Учебная жизнь закипела, причем не только в Тобольске. С 1810 года министром просвещения стал человек истинно просвещенный, аристократ и магнат граф А. Разумовский. По его инициативе учителя, подобно врачам, теперь приносили клятву, им разослали четкие должностные и методические инструкции. К этому периоду относится рапорт Менделеева 1810 года, его первая «педагогическая поэма». Как бывший выпускник семинарии, он обратил внимание, что гимназисты почти не знают Евангелия, и вызвался проводить с ними «воскресные утренники» на эту тему. Инициативу поддержали, впрочем, ненадолго: на следующий же год закон Божий по высочайшей воле был введен повсеместно.

Жизнь семьи Менделеевых текла размеренно. В 1811 году родилась дочь Мария, первый ребенок будущей многодетной семьи. Своим дворовым жена Менделеева дала вольную, но преданная Прасковья решила остаться с хозяйкой и стала няней ее дочери, а затем и будущих детей. Наступил грозный 1812 год, где-то далеко под Бородино отличился Тобольский уланский полк, тверские семинаристы ушли в ополчение, Наполеон смотрел из Кремля на горящую Москву. У Ивана же все было мирно (в бумагах писал, что «в походах против неприятеля и в самих сражениях не был»), правда, однажды сгорели баня и учительская кухня. Были мирные награды: 19 января 1812 года «в воздояние усердной службы Начальством засвидетельствованной» он был произведен в чин титулярного советника (девятый разряд в военизированной Табели о рангах, что приравнивалось к пехотному штабс-капитану или казачьему есаулу). Заботы были мирные, в основном финансовые. Надо было кормить жену и дочь, средств не хватало, а потому пришлось заложить немногочисленные семейные драгоценности, испросив ссуду на три месяца под проценты (отдать долг он смог лишь через два года). Кто-то принимал победные парады, а он в 1813 году принимал первые выпускные экзамены (впрочем, выпускников гимназии было всего трое). С 1814 года в его семье поселился инвалид, но не военный, а совсем мирный — тесть Дмитрий Васильевич Корнильев, быстро терявший память. Хотя Ивану едва удалось вернуть семье заложенные золотые реликвии, на иждивенца потребовались новые расходы. Пришлось взяться преподавать немецкий язык, пусть и за половину ставки. Мелькнула перспектива карьерного роста — новый попечитель округа Салтыков, заметив трудолюбие молодого учителя, в декабре 1814 года предложил ему «во уважение отличного усердия к службе занять при Казанской гимназии должность учителя логики и нравоучения». Менделеев, однако, «отказался от сего столь лестного для него предложения по малому окладу», что, кстати, потом записали ему же в плюс в более поздней характеристике. В 1815 году родилась вторая дочь Ольга, та самая, что через много лет поддержит и даже поженит своего младшего брата, сироту Дмитрия в Петербурге. Через год родилась третья дочь, Екатерина, «благоразумная Катинька» (именно она станет впоследствии главной опорой огромной семьи).

Тобольск

Осенью 1814 года в Тобольской гимназии сменилось начальство. Эйбен уезжал на новую службу, но его уход обернулся ему же позором (за ним выявили огромную растрату казенных средств). На смену пришел честный и еще более энергичный директор, пруссак Арнгольд, профессор акушерства из Казани. Он просто кипел энергией: свою службу в 1815 году начал с благотворительного сбора в пользу школьной библиотеки, обновил кабинеты и курсы, затеял обширные краеведческие изыскания и много чего еще. Иван Менделеев всемерно, насколько мог, поддерживал начинания нового директора: на сборе пожертвований внес вместо денег три ценных издания из семейной библиотеки, по инициативе директора возродил «воскресные утренники», где учащиеся декламировали стихи (на русском, немецком и французском, а также собственного сочинения). Наконец, Иван возвратился было и к своим ранним краеведческим изысканиям. Активность Арнгольда, которую современники считали началом золотого века гимназии, закончилась, однако, плачевно. Директор и учителя собирали статистические данные попросту путем поголовного опроса городничих и исправников, а финансовую поддержку своим инициативам Арнгольд запрашивал напрямую у местной думы, минуя иные инстанции. Вся эта деятельность вызвала ярость тобольского губернатора фон Брина, который считал любые шаги без предварительных с ним согласований грубейшим нарушением субординации. Он обвинил директора в превышении полномочий, и для разбирательств из Казани приехала комиссия во главе с деканом университета Эрдманом.

В гимназии устроили тотальную ревизию, много дней проверяли всех и вся. В итоге Арнгольду, ожидавшему выговора, объявили… благодарность, обязав, однако, впредь во всем «сноситься с губернатором». Отдельной благодарности за № 193 от Училищного комитета Казанского университета удостоился и Менделеев («За найдение в порядке Господами Визитаторами в 1816 году»). История сохранила нам вопрос, задававшийся Эрдманом при экзаменовке учителей: «Какими методами вы пользуетесь при объяснении предмета?» Многих педагогов этот вопрос поставил в тупик, и лишь Менделеев нашелся сказать, что его метод для новой темы — синтез, а для повторяемой темы — анализ. (Чувствуется учитель философии и «предчувствуется» отец будущего химика!) Несмотря на блестящий итог ревизии, Арнгольда все-таки «съели» и в феврале 1817 года отправили в отставку. Менделеева, однако, в Казанском учебном округе запомнили. Через год (1818) ему предложили повышение — пост директора Тамбовского главного народного училища.

Мерзицкий из Министерства затмения

Год 1817-й останется одним из самых мрачных в истории народного образования России. Как известно, 24 октября этого года Министерство народного просвещения слилось со Святейшим Синодом в новое Министерство духовных дел и народного просвещения, которое современники язвительно называли «Министерством затмения». О наступившей эпохе реакции написаны тома, а начало этих перемен отсчитывают от пожара в Москве 1812 года: «с этого времени государь решился посвятить себя и все свое царствование Господу и распространению Его славы». Страну захлестнула новая «сетевая структура» — Библейские общества, ячейки которой раздавали всем и повсюду тома Писания. Закон Божий стал главным предметом в школах и вузах, а университеты стали больше походить на средневековые монастыри. Изменения затронули и школьные программы: одним из первых приказов нового министерства было отменено преподавание философии, изящных наук и политэкономии (напомним, тех самых трех дисциплин, которым обучал Иван Менделеев).

Места просветителей сверху донизу заняли реакционеры: министра Разумовского в 1817 году сменил Голицын, а в Казанском учебном округе, где работал Менделеев, место попечителя Салтыкова в 1819-м занял мракобес и обскурант Магницкий, метко прозванный Мерзицким с подачи Салтыкова — Щедрина. В качестве наиболее одиозных примеров мракобесия попечителя Магницкого обычно упоминают его первые распоряжения по Казанскому университету: сжечь ряд книг, отпеть и захоронить препараты анатомического театра, наконец, предложение публично и торжественно разрушить сам университет. На предложение разрушить университет император, однако, предписал иное: «Поправить». Что Магницкий рьяно и исполнил: выбил полумиллионную строительную субсидию, назначил «вечным» главой строительного комитета Н. Лобачевского, тогда еще не очень великого, под началом которого и создали тот великолепный фасад, который принадлежит ныне университету. Михаил Магницкий, как известно, был внуком автора первой русской «Арифметики» Леонтия Магницкого (точнее, Телятина, которому лично Петр I дал звучную фамилию от латинского магнус — большой). Тем не менее именно Михаил Магницкий, гордость Московского университета, третий в списке на доске почета лучших выпускников пансиона, искалечил десятки судеб своих современников, в первую очередь, профессоров и учителей. Именно он и стал отныне вышестоящим начальником Ивана Менделеева.

Тамбовская «возвышенность»

Хотя назначение в Тамбовское училище Иван Менделеев получил 7 сентября 1818 года, большая семья прибыла в Тамбов лишь 27 января 1819-го — вероятно, дожидались санного пути через замерзшие сибирские реки. До сих пор не до конца понятно, что, кроме повышения жалованья, побудило семью резко сняться с насиженного места, где у Марии Дмитриевны оставалось много родственников. Перед Менделеевым встала задача преобразовать училище в гимназию. Помня тобольский опыт Эйбена, Менделеев оптимистично предполагал, что и здесь гимназию можно разместить в здании училища. Вскоре, однако, он написал губернатору и Магницкому, что «училище по причине ветхости деревянного дома, по недостатку нужных строений и по неудобности самого местоположения не может быть преобразовано в гимназию». Действительно, стены и потолки грозили обрушиться, в том числе в квартире самого директора, «ставни изломаны, двери едва существуют, полы сгнили». Здание не ремонтировали с момента открытия училища в 1786 году, во времена губернаторства в Тамбове поэта Г.Р. Державина. Требовались средства, а их в послевоенной России экономили; к тому же местный губернатор Безобразов предпочитал тратить свободные деньги на починку местных острогов, которые были еще более запущены.

Средств у директора явно не хватало. Помня об опыте Арнгольда, Менделеев попробовал устроить благотворительный сбор. Пожертвования, однако, собирались туго: в сафьяновой книге почетных дарителей несколько немецких фамилий и взнос... самого директора! Тут же фамилия ученика Оленина, принесшего любимой школе курьезный дар — «окаменевшее берцо слона» (оценено в 40 руб.). Прошло целых два года, но денег все не было, причем даже на самые элементарные школьные вещи: как следует из письма Менделеева в приказ от 1821 года, «от неимения часов и звонка в училище происходит безпорядок как в собирании учеников в классы, так и в выходе из оных», с добавлением (похоже, не без яда) «тем паче, что нет и городских часов».

О талантливых педагогах Менделеев хлопотал, добивался повышения им жалованья. Но и с персоналом не все гладко: совсем другие хлопоты доставил ему молодой учитель Юферев («непокорен, упрям и склонен по временам много употреблять горячих напитков»). Менделеев попытался его уволить, но казанский попечитель рекомендовал «арестовать на целый месяц с производством ему в день по фунту с половиной хлеба и по штофу воды с тем, чтобы в тоже время исполнял должность учителя». Потом «месяц» заменили на «неопределенное время» и лишь через год строптивца уволили. Как мог, Менделеев следил за нравственностью учеников. Одного из учащихся за «публичную нескромность на улице» директор, не сдержавшись, приказал высечь розгами. Понимая, чем это грозит ему самому (с 1812 г. за применение телесных наказаний можно было поплатиться должностью), Менделеев донес о собственном проступке в Казань. Его строгость, однако, одобрили, а шалуна-«ругателя» с позором исключили.

С 1822 года директоров обязали ежеквартально доносить в Казань о нравственности учителей и любых их прогулах. В этой связи любопытен отчет Менделеева, где кроме усердия «учащих и учащихся» он отметил: «Исключая, что учитель Пальмов по причине чрезмерной грязи 26 числа не был в классе». Написано серьезно, поскольку улицы в Тамбове, покрытые примитивной насыпью из песка и гравия, в распутицу настолько размокали, что пройти по ним было невозможно. Тонули телеги и лошади, обыватели беседовали через улицу или искали удобный брод, а Менделееву дважды в год приходилось порой отменять занятия. Бутовый камень, заготовленный для мощения улиц еще при Державине, пустили в дело, увы, лишь после отъезда Менделеевых из Тамбова.

Старый Тамбов

Несмотря на все сложности, при Менделееве училище медленно, но верно развивалось. Иван Павлович вел оживленную переписку с Казанью ив одном из рапортов предложил ввести в курс обучения уроки логики, которые преподавались бы в добавочный (пятый) год обучения. Просьба была удовлетворена, и обучение в училище стало пятилетним, сравнившись по уровню с гимназическим. Был намечен дом для покупки под гимназию, однако переговоры растянулись на годы. Лишь за первый год Менделеев увеличил число учащихся с 80 до 124. О последнем достижении надо сказать особо.

Развитие государственной системы народного образования, в которой мы и поныне обучаем своих детей, именно тогда столкнулось с активным противодействием дворянства. Все помнят, что пушкинский Евгений Онегин в то время ни в какую начальную школу не ходил, а учил его «всему шутя» некий «француз убогий». Вот этих-то частных гувернеров, зачастую иностранцев, осевших в России после войны, и предпочитали брать дворяне для обучения детей, брезгуя училищами и гимназиями. Чему обучали такие учителя (индивидуально или в частных пансионах), было непонятно. Уговоры и штрафы на них не действовали, и тот же Магницкий развернул против «частников» нешуточную войну, привлекая к боевым действиям подчиненных ему директоров его округа. Чем больше директор выявлял таких частных заведений и сертифицировал их нравственность (а еще лучше — закрывал), тем лучше он аттестовался. Как правило, ученики после этого вынужденно перетекали в госсектор образования, пополняя госказну.

Именно этим и пришлось заниматься Менделееву. Как он писал Магницкому, содержатели пансионов в Тамбове «вообще стараются более о попрании своего состояния, нежели об образовании юношества», а по «Тамбовской губернии находится много частных учителей, о знании коих и поведении не имеется никакого сведения». Это было неудивительно: на просторах Тамбовщины усадьбы местной знати с их недорослями были разбросаны по огромной территории. Магницкий поручил ему выяснить, «кто именно и у кого находятся частные учители, и какие имеют они свидетельства на право обучения». К «шпионскому» поручению Менделеев отнесся ответственно и вполне преуспел: два пансиона (всего из семи по округу) были закрыты в Тамбовском регионе. На просторах Пензенской губернии ту же ниву, и столь же успешно, возделывал Лажечников, в будущем известный писатель, впрочем державший в Пензе собственный частный пансион. Магницкий остался доволен обоими, однако в соседней Саратовской губернии творился полный беспорядок как в частном, так ив государственном секторе образования. Магницкий решил бросить туда «лучшие силы» округа: Лажечников был удостоен редкой чести, предоставляемой обычно казанским профессорам, провести ревизию саратовской гимназии, а Менделееву Магницкий и вовсе предложил весной 1823 года стать новым директором саратовских училищ, в том числе и гимназии.

Это письмо застигло семью Менделеевых врасплох. Повышение по службе госчиновник Менделеев к этому моменту уже получил: из рядового титулярного советника (девятый разряд, с которым нередко выходили на пенсию) он вырос до коллежского асессора восьмого разряда. (Именно между этими чинами, «их благородием» и «их высокоблагородием», пролегала незримая граница между личным дворянством и потомственным.) К тому же семья, прожившая в Тамбове четыре года, была вполне довольна жизнью. Как писал Менделеев родным во Млёво в декабре 1822 года «местное начальство меня ласково принимает, своими подчиненными доволен, учеников не мало, квартира у меня не худа, здоровье еще не худо». Сформировался свой круг общения, связи: каждый год на выпускной экзамен в училище собиралась вся тамбовская знать, включая губернатора, после чего директор устраивал в меру пышные угощения. Дочерей-подростков обучали неплохие частные учителя (училище-то было лишь для мальчиков). Как он писал, «старшие девочки хорошо читают и пишут по-русски, изучают французский язык, играют на гитаре и фортепиано, хорошо рисуют, учатся танцевать». Семейство в Тамбове увеличилось: в 1819 году родилась четвертая дочь Апполинария (та, что в молодости изнурит себя религиозными постами), в 1822-м — пятая дочь, Елизавета (которую позже мать вместе с ее братом Дмитрием повезет в Москву и Петербург), а Мария Дмитриевна (с годовалой дочерью на руках) уже вновь готовилась стать матерью в 1823 году. Несмотря на неоднозначность ситуации, Иван Павлович все-таки принял предложение попечителя, вероятно расценивая его как знак высокой оценки его труда и залог личного доверия и будущего расположения столь властительной персоны.

Саратовская «низменность»

Менделеевы добирались до Саратова больше недели и прибыли туда 17 сентября 1823 года. Переезд влетел в копеечку: казна выделила 550 рублей, а потратить пришлось 2000. Хлопот много: в семье «девичьего отца», как в шутку называл себя Иван Павлович, в октябре родился долгожданный сын, которого тоже назвали Иваном. Теперь в семье десять человек (с супругами Менделеевыми кроме шестерых детей жили еще тесть и няня), в стандартной директорской квартире тесновато, но Иван Павлович не падал духом. Как он вскоре написал родственникам, «хоть жалованье одно, но есть другие выгоды: дел здесь более». Дел действительно было много, причем крайне запутанных и темных. Саратовской гимназии, открытой в 1820 году, не повезло с первым же директором: эту должность, явно по протекции, получил отставной капитан А. Ченыкаев, отношения к педагогике никогда не имевший. Три года он делал то что умел: воевал с преподавателями, доносил, обвинял и увольнял всех, кто смел ему возражать. Из гимназии изгнали всех старших учителей, началось моральное разложение учеников. Этого Магницкий уже не выдержал: Ченыкаева уволили, а ревизия Лажечникова вскрыла массу финансовых злоупотреблений.

Менделеев как мог помогал распутывать сложный клубок, сочетая это и с обустройством кабинетов, и с ремонтом здания. В гимназии не оказалось учителей математики и словесности (их ведь разогнали), и Ивану Павловичу самому пришлось вести уроки и принимать экзамены. Любопытно имя одного из юных учащихся Коля Зинин, будущий великий химик-органик, поступивший в эту гимназию в первый набор.

Второй фронт — пресловутые частные пансионы. В отчете от 1 апреля 1824 года Менделеев пишет о 20 лицах, которые «ни по нравственным качествам, ни по степени образования» ему неизвестны. Один из них — подполковник Палагейко, подает на директора встречные жалобы, защищая недоучек Военно-сиротского приюта, которые сами дают уроки под прикрытием местного гарнизона.

Третий фронт — уездные училища, их надо лично объехать. Выяснилось: в Камышине школа хоть как-то работает, а вот в Царицыне училище сгорело, в Вольске же его надо создать с нуля. Генерал Ичков из Царицына предложил министру выкупить под школу его дом, почти все согласовано. Менделеев, однако, не согласился, поскольку он «частным и неприметным образом» обнаружил, что дом Ичкова далековат («где-то за оврагом»), печи и стены плохи, а смотритель училища — доверенное лицо продавца Ичкова. В Вольске еще хуже: училище вроде бы объявили открытым, а учеников почему-то нет. Под школу «пожертвовал» свой дом купец Матросов, за что его пытались даже представить к медали. Менделеев же увидел, что стекла выбиты, стены треснули (купец чинить отказался), а учителя полуграмотны. Лишь через полгода «щедрый даритель» согласился на ремонт «подарка», и еще через год начались уроки.

Казалось бы, что еще, кроме глубочайшего уважения, может вызвать этот неполный перечень трудов и забот нового директора? И вдруг, как гром среди ясного неба, ревизия Магницкого в саратовской гимназии в октябре 1825 года, завершившаяся внезапным увольнением И.П. Менделеева с директорской должности. Долгое время вся эта история была окутана тайной. В чем дело? Оказывается, существует самое настоящее «Дело» об увольнении директора Менделеева, пролежавшее в казанских архивах без малого два века и обнаруженное совсем недавно историком В. Софроновым. Эти материалы еще ждут своей публикации.

Саратовская гимназия тогда и теперь

С разрешения историка мы лишь вкратце очертим сюжет. Честный директор, разбираясь с запутанными финансами предшественника, внезапно обнаружил, что одна из недостач связана вовсе не со злополучным Ченыкаевым, а... с его ревизором, Лажечниковым. Эта новость вызвала ярость Магницкого, активно продвигавшего «ревизора» по службе. Месть попечителя была быстрой и жестокой: все списали на Ченыкаева, а Менделеева решили убрать куда подальше и при ревизии предъявили множество обвинений — от нечистоты в гимназии и пансионе до плохого преподавния закона Божьего. Масла в огонь при проверках подлил один из учителей, адъюнкт Миллер, мечтавший о кресле директора. Итог — предписание Менделееву проситься о переводе в Вятку либо Пензу «по состоянию здоровья», и назначение Миллера в должности и. о. директора. Иван Павлович, однако, под давлением жены, предпочел просить о переводе в Тобольск. Дата его заявления (декабрь 1825 года).

Как известно, в России в тот краткий период сменился монарх и многие министры. В мае 1826 года Магницкий был отстранен и сам попал под суд; его решение по Менделееву, которого пока заставили разбирать архив, не утвердили, но и Миллеру сохранили пост. Возник новый конфликт, теперь двух директоров: начались доносы и взаимные обвинения с переходом на личности, запахло дуэлью. Менделеев обратился за защитой к губернатору Панчулидзеву, что было расценено как наглость Казанским ученым советом, на котором Фукс и Эрдман поддержали Миллера, а бывший ректор Никольский — Менделеева. Губернатор за хищения сам попал под суд. Трагедия усугубилась, когда в 1826 году умерла любимая старшая дочь Менделеевых Мария, а незадолго до этого — еще и преданная няня, на которой держался весь быт семьи. Кошмар длился два года. Итоги ревизии Эрдмана, когда-то благоволившего тобольскому учителю, увы, полны упреков в адрес Менделеева. Лишь к концу 1827 года Иван Павлович дождался желанного перевода в Тобольск. В этот период Мария Дмитриевна родила седьмого ребенка, тоже Марию (младшую), и к февралю 1828 года семья вернулась в Сибирь.

Продолжение в №6

Доктор химических наук
Е.В. Бабаев,
МГУ им. М.В. Ломоносова