Между срочным и важным

На Химическом факультете МГУ его считают одним из самых успешных выпускников, сделавших фантастическую карьеру за рубежом. Тридцать лет назад Михаил Аркадьевич Родкин уехал в США, чтобы спустя 18 лет стать одним из вице-президентов компании BASF, крупнейшего химического концерна в мире, лидера мировой химии. Его пригласили на празднование 90-летия Химического факультета в конце ноября прошлого года, а заодно и лекцию для сотрудников факультета прочитать. К счастью, Михаил Аркадьевич смог выкроить два часа, чтобы дать интервью любимой «Химии и жизни», которую он выписывал с 1971 по 1990 год, пока не уехал в США. Как становятся вице-президентами и в чем секреты успеха? Что самое неприятное в работе руководителя такого уровня? Какими личными достижениями можно гордиться? Какое будущее ждет большую химию и компанию BASF? Об этом и многом другом с гостем рубрики беседует главный редактор журнала Любовь Николаевна Стрельникова.

Как обращаются к вам в Америке? Майкл? Или все же Михаил? Произносить «Михаил» американцам сложно.

Я всегда настаиваю на своем имени – я Михаил, а не Майк, не Майкл и не Михаэль. Но произносить мое имя американцам действительно трудно. И тогда сын моего коллеги придумал, как облегчить им эту задачу и доходчиво объяснить правильное произношение моего имени – надо просто соединить три английских слова Me-hi-eel (мне-привет-угорь). И сработало! А потом один из моих сотрудников заказал художнику картинку, на которой был нарисован угорь, но не с «приветом», а с окурком в зубах. Он до сих пор у меня хранится.

Вот такую инструкцию для американцев, как правильно произносить «Михаил», придумал сын коллеги Михаила Родкина

У вас прекрасный английский. Где и как учили язык?

В московской английской спецшколе № 4. Школа была очень сильная, английский язык я выучил отлично.

Что же привело вас в химию?

Ответить на этот вопрос очень просто. Мой путь в химию начался в шестом классе, когда один из моих друзей показал мне опыт «вулкан» – разложение бихромата аммония. После этого я стал завсегдатаем магазина «Химреактивы» на улице 25-го Октября в Москве, где полкило бихромата аммония можно было купить за 63 копейки. Представляете, какое время было? Мальчишке спокойно продавали сильный яд и сильный окислитель одновременно. И теперь я уже сам показывал друзьям и знакомым опыт «вулкан». Учителя химии, признаться, не помню. Видимо, это был обычный учитель. Когда в школе у меня началась химия, я стал участвовать в олимпиадах. Потом узнал про Школу юного химика в МГУ, в которую можно было ходить по вечерам. И после первого занятия навсегда влюбился в Химический факультет. Никаких других учебных заведений с той минуты для меня уже не существовало. В Школе юного химика преподавал Сергей Серафимович Бердоносов. Вот это был совершенно выдающийся педагог, который и направил мой ум в химическое русло. 

Родители имели отношение к химии?

Мой отец – инженер-строитель. Он построил в Москве Дворец пионеров и на его открытии вручал ключи Хрущеву. Дворец съездов и Лужники – тоже его работа. Лужники открывали 4 августа 1956 года – в тот самый день, когда я родился. А мама всю жизнь занималась с глухими, она была сурдопереводчиком и работала в журнале «Жизнь глухих». В 1972 году ему сменили название на «В едином строю» («ВЕС»). Так он и называется до сих пор.

Легко ли учились и как выбирали специализацию?

Учился легко и с удовольствием, особенно на первом курсе – спасибо С.С. Бердоносову и С.С. Чуранову, моим педагогам в Школе юного химика. А что касается выбора специальности, то он был отчасти случайный. Мой приятель Сергей, с которым мы вместе учились и в школе, и на химфаке, жил в одном доме с сотрудником кафедры химии нефти и органического катализа. Тот по-соседски пригласил Сергея к себе на кафедру, а я пришел вместе с ним. Случилось это в конце первого курса. И так на этой кафедре и остался, занимался научной работой у Эдуарда Аветисовича Караханова. И здесь же защитил диплом. Мы тогда изучали 2,3-дигидробензофураны, делали анионы в жидком аммиаке, алкилировали… В общем, занимались чистой органической химией.

Времени на нормальную студенческую жизнь хватало?

Все свободное время я тратил на подработку, которая на самом деле была для меня очень интересным занятием. Начиная с 1975 года, когда я уже учился на втором курсе, параллельно с учебой я синхронно переводил англоязычные фильмы – на Московском международном кинофестивале, на всяких неделях зарубежных фильмов в кинотеатрах «Россия» и «Октябрь». Меня даже иногда приглашали на киностудии. Когда кинорежиссер Владимир Петрович Вайншток задумал снимать советский вестерн «Вооружен и очень опасен», он захотел показать западные вестерны своей съемочной группе, чтобы вдохновить ее. Помню, он пригласил меня на Киностудию имени Горького. В зале сидели актеры Лев Дуров и Людмила Сенчина, будущие герои этого фильма. Они смотрели подряд три-четыре фильма, я синхронно переводил, а в перерыве мы общались. На всякие закрытые просмотры я имел возможность взять с собой по крайней мере одного гостя.

Наверное, вы были популярной личностью на курсе?

Во всяком случае, многие из моих друзей хотели посмотреть фильмы про Джеймса Бонда и тому подобных персонажей, и такую возможность я им предоставлял. За всю свою переводческую карьеру со второго по пятый курс я отработал синхронным переводчиком больше 500 киносеансов.

Михаил Родкин, год назад защитивший кандидатскую диссертацию, преподает студентам на Химфаке МГУ, 1988 г.

Какие у вас были амбиции к окончанию университета? Вы мысленно как-то выстраивали свою жизнь?

Честно говоря, после окончания я был в глубоком раздумье – чем я хочу заниматься. И эти раздумья привели к тому, что я уехал на два года работать референтом-переводчиком на металлургический завод в Египте, крупнейший завод в Африке, который построил Советский Союз. Английский язык был основным языком общения между египетскими и нашими инженерами, а наши английского не знали. Так что два года я провел вдали от химической науки. Вернулся и нацелился было на работу в Государственном комитете по экономическим связям. Но потом подумал, а зачем я получал университетское образование? Нет, надо идти дальше, получать следующую степень. Так что работа вне науки вернула меня в химию. Судьба оказалась благосклонной, и я начал работать у Ирины Петровны Белецкой.

Нет, сотрудником. Диссертацию я защитил и без аспирантуры, просто в процессе работы. Окислительное галогенирование алкилароматических соединений, окисление бензиловых спиртов нитратами… Мы занимались фундаментальной органической химией, и я получал от этого несказанное удовольствие. К Ирине Петровне я пришел в конце 1981 года, а защитился в 1987-м. 

А свое увлечение синхронными переводами забросили?

Нет, правда теперь я переводил уже не фильмы, а книги для издательства «Мир» – опять же с подачи Ирины Петровны. Тогда «Мир» издавал много западной научной и учебной литературы. Разумеется, я переводил книги по химии и по близкой мне тематике. Наверное, вершиной моей переводческой карьеры стала «Современная органическая химия» Джерри Марча, библия современной органической химии, которую мы переводили на пару с Зоей Самойловой. Этот четырехтомник на русском языке вышел в 1987—1988 годах. Потом мне дали на перевод книгу, посвященную металлоорганической химии. Одним из авторов был Джек Нортон, с которым у меня началась переписка.
Дело в том, что, если переводчик находил опечатку или ошибку в исходном тексте, он не мог ее исправить без согласия автора. В той части книги, которая досталась мне, я нашел 140 опечаток и ошибок. Впечатленный Дж. Нортон пригласил меня на годовую стажировку к себе в лабораторию в Университете штата Колорадо в Форт-Коллинсе. Так в 1990 году я отправился в путешествие с двумя чемоданами, собакой и ста долларами в кармане. Работа была в области металлоорганической химии, очень интересная – мы изучали механизмы переноса водорода в виде протона, гидрида или радикала. Уже через четыре месяца после начала работы Нортон предложил мне продлить стажировку еще на год. А в то время в нашей стране, как вы помните, все начало рассыпаться. Ирина Петровна тогда посоветовала мне задержаться в Штатах, если есть такая возможность.

Копия каталитического конвертер, который использовали в США в 1970-х  годах. Даже после 50 000 миль пробега он все еще соответствовал нормам выбросов

Вряд ли Нортон мог продлить вам стажировку еще раз. Пришлось проявить инициативу и искать возможности?

Возможности сами нашли меня. Однажды в Колорадский университет приехал представитель компании Monsanto, чтобы рассказать о ней студентам. Я с ним встретился, поговорил, и вскоре Monsanto сделала мне предложение, от которого трудно было отказаться: тема была интересной, компания с хорошей историей, город на берегу Мексиканского залива и зарплата приличная.  Так я переехал в город Пенсакола во Флориде, где располагался завод Monsanto по производству нейлона. Я работал в подразделении R&D (Research and Development, исследования и разработки). Это было начало моей промышленной деятельности. Я тогда занимался интереснейшей реакцией превращения бензола в фенол в одну стадию. Это была совместная работа с Г.И. Пановым из Института катализа имени Борескова СО РАН в Новосибирске. Мы сделали пилотную установку, которая давала один килограмм фенола в час. Но, к сожалению, на этом все закончилось. Monsanto переживала кризис идентичности и решила больше не быть химической компанией, а сосредоточиться на науках о живом, а точнее – на генетически модифицированных сельхозкультурах. Началась реорганизация, и денег на развитие химических технологий уже не было. 
Я стал искать другие варианты и в 2000 году поступил на работу в компанию ASEC Manufacturing, где начал заниматься конвертерами выхлопных газов для автомобилей. Проработал я там в общей сложности три с половиной года. Причем в первый же год, через три или четыре месяца после поступления на работу, компания попала в очень большой производственный кризис. Была внедрена неправильная технология производства каталитических конвертеров, которая не могла обеспечить их бесперебойную поставку клиентам. В результате ASEC Manufacturing остановила конвейер своего клиента General Motors, который покупал эти конвертеры. А простой обходился автомобильной корпорации в 60 тысяч долларов в минуту.
Проблемы возникли очень серьезные, и начался массовый уход сотрудников, особенно из моего подразделения – из R&D. Половина исследователей нашли работу в других местах, моего начальника выгнали. У меня же ситуация была сложная. Я только что поступил на работу, и компания оплатила мой переезд. Если человек увольняется до истечения 12 месяцев, то он обязан вернуть деньги, потраченные на переезд. А у меня таких денег не было. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как выдержать все это.  
Я решил, что мне терять нечего, и после трех месяцев безуспешного поиска нового начальника на место уволенного предложил себя на роль руководителя, пообещав восстановить работу подразделения. Все равно никого не можете найти. Так дайте шанс мне, в конце концов никто ничего не теряет. Так, не проработав и года, я стал директором исследовательского подразделения компании.
Но тут компания Delphi становится единоличным владельцем, переименовывает ASEC в Delphi Catalyst, и у меня возникают разногласия с новым руководством. Дело в том, что General Motors хотела только собирать автомобили, поэтому она выделила все подразделения, которые изготавливали комплектующие, в отдельную компанию. Так появилась Delphi – производитель компонентов для сборки автомобилей. Люди, которые руководили этой компанией, хорошо знали, как сделать дверь для автомобиля, петли, на которую дверь вешают, и ручку к ней, капот, бампер… Но химию они не знали и не представляли, что такое химические процессы. А разногласия у меня были такие…

От вас требовали описать в деталях несуществующий пока конвертер нового поколения, который компания будет выпускать через несколько лет. Так?

Близко к этому. От меня требовали составить план на семь лет вперед и описать конвертер нового поколения. Я им говорил – вы поймите, такой план составить трудно, если вообще возможно, потому что между днем сегодняшним и днем выпуска новой продукции должны случиться открытия и изобретения, которые я не могу спланировать. Я могу сказать, сколько мне нужно будет людей, сколько денег, чтобы по крайней мере иметь возможность найти новые научно-технические решения. Проектирование дверной ручки для автомобиля отличается от создания катализатора дожигания выхлопных газов, это принципиально разные вещи. Но этого не понимали. Не понимали, что конвертер – самая сложная и наукоемкая деталь в автомобиле, хотя в ней нет движущихся частей. 
Руководство говорило мне, что я должен выгнать всех своих PhD и нанять молодежь сразу со школьной скамьи. Я пытался объяснить, что PhD – это человек, который может работать самостоятельно, может сам находить решение, у которого совсем другая внутренняя мотивация, которого не надо держать за руку. Но без толку. Кстати, когда Delphi стала устанавливать свои правила, мою должность переименовали в «главного инженера». Я им говорю – я не могу быть главным инженером, потому что у меня нет инженерного образования. Я исследователь, ученый. Тогда меня так и назвали – «главный ученый компании Delphi».

Теперь этим уже не удивишь. У нас тоже есть главный ученый, например, в РОСНАНО.

А мне тогда было смешно. До сих пор храню визитку с этим словосочетанием. Но я перестал получать какое бы то ни было удовольствие от работы. И мне стало понятно, что с ними я не договорюсь, потому что они не понимают сути моей работы и моего подразделения. Я решил начать поиски новой работы. И в этом момент совершенно неожиданно…

… вас находят «охотники за головами» и делают предложение, от которого невозможно отказаться?

Угадали. Мне предложили место в компании Engelhard Corporation, которая первой в мире начала производить каталитические конвертеры выхлопных газов. Свой первый конвертер она продала «Форду» в 1972 году. А Engelhard Corporation к тому времени, во-первых, был нашим конкурентом, а во-вторых – лидером в этой области. Поэтому мне, конечно, было очень интересно и лестно. Я дважды приезжал на интервью, причем все это происходило под покровом секретности, потому что я был от конкурента. И после двух интервью меня пригласили на должность директора R&D.

Ваша компания, из которой вы ушли, как-то отреагировала?

Да, она подала в суд на меня и на Engelhard Corporation через два месяца после того, как я начал там работать – требовала отстранить меня от этой должности. Они считали, что моя новая работа слишком тесно связана с той, что была раньше, у конкурента, и я не должен занимать этот пост. Начался длительный судебный процесс. А в это время моя жена была беременна, мы ждали первого ребенка. Поскольку мы были уже сильно в возрасте и риски были велики, она оставалась во Флориде, а я пытался найти жилье в Нью-Джерси, что было почти невозможно, потому что на рынке недвижимости случился бум, когда дома дорожали на десять тысяч долларов в месяц. Найти и купить дом было трудно, а тут еще сам находишься в подвешенном состоянии – непонятно, куда суд повернет. 
Первый суд был в штате Оклахома, где располагался мой предыдущий работодатель. После двух месяцев разбирательств судья явно склонялся в мою сторону, следуя формуле «если я знаю, где ваш бумажник, это еще не делает меня вором». Решающим аргументом было то, что я не подписывал так называемое Соглашение о неконкуренции (non compete agreement), то есть не давал согласие не работать на конкурентов в течение двух лет после ухода с работы. Я подписывал обычное соглашение о конфиденциальности, обязательное для всех сотрудников во всех компаниях. Но оно не накладывает ограничения на последующую работу у конкурента.  
Видя такое дело, Delphi отозвала свое заявление в суде штата Оклахома и подала иск в Федеральный суд, но уже против меня одного. Видимо, рассчитывали на то, что у меня нет возможности оплатить адвокатов. Но Engelhard Corporation оказалась очень хорошей компанией. Они встали за моей спиной. Это продолжалось еще два месяца, после чего адвокаты договорились об улаживании дела. В результате итоговым документом стал договор, по которому мы ничего не потеряли, а они ничего не приобрели.

Четыре месяца для американской судебной системы – это совсем немного.

Совершенно верно. Но ведь я продолжал работать, поэтому Delphi приложила все усилия, чтобы максимально ускорить процесс, пока я «не выдал все их секреты».

А вы борец!

Вы так считаете? Когда все это закончилось, я даже подумал, что можно было бы написать сценарий для какого-нибудь сериала, типа «Юристы Бостона» или «Закон и порядок», которые очень популярны в США. Все это интересно и смешно сегодня, а вот когда все это происходило, это было менее интересно и совсем не смешно. Но бороться стоило, потому что работать в Engelhard Corporation было интересно. А в 2006 году стало еще интереснее, потому что ее купил BASF. BASF относился к инновациям лучше, чем Engelhard Corporation. Из директора R&D я превратился в вице-президента и получил очень хорошие возможности расширить свою группу.
Я составил годовой бюджет с увеличением, ну может быть, на пять процентов и представил его президенту департамента, который занимался катализаторами. Он спросил меня – где вы видите наибольший рост? Я сказал, что вижу его в секторе дизельных автомобилей. Как раз в то время начался жесткий контроль за эмиссией от дизельных двигателей. Стало понятно, что спрос на конвертеры для дизельных машин будет расти. В конвертеры для дизелей надо было дополнительно включать сажевый фильтр, и эту начинку предстояло еще разработать. И он говорит – а почему я не вижу в вашем финансовом плане существенного увеличения финансирования в этой области? Даю вам тридцать дней, возвращайтесь с новым планом. Я вернулся через тридцать дней с предложением увеличить численность группы на 30% (а это не малое число новых сотрудников) и сделать многомиллионные вложения в установки по тестированию катализаторов на двух площадках – в Германии и в Америке. И к своему удивлению, я получил на это разрешение. К моменту кризиса 2009 года я заполнил большую часть запланированных вакансий, но потом все это заморозилось.   

 
Сколько вице-президентов в BASF?

Их довольно много, и это не удивительно, если учесть, что в компании работает сто двадцать тысяч человек в офисах и на производствах в разных странах, из которых одиннадцать тысяч – в R&D.Каждое исследовательское подразделение поддерживает определенный сегмент бизнеса. Например, в гетерогенном катализе R&D работает несколько сот человек по трем направлениям: катализаторы для целевых продуктов, для крекинга нефти и нефтехимии и для очистки воздуха. У каждого из этих направлений есть своя внутренняя структура. Скажем, в последнем направлении, которое мы в компании называем экологическим, исследователи занимаются разработкой катализаторов для бензиновых и дизельных двигателей, для легковых автомобилей и грузовых машин, для мотоциклов, для очистки воздуха в самолете и так далее. 
Каждый вице-президент отвечает за какое-то направление деятельности. А ее спектр в BASF просто невероятный. Он охватывает практически всю большую химию. Загляните на сайт компании, чтобы убедиться в этом. Моя ответственность первые четыре года была связана с исследованиями и разработками в области каталитических конвертеров выхлопных газов – то самое экологическое направление. Это маленькая часть всех исследований и разработок компании. Но очень интересная с научно-технической точки зрения и чрезвычайно важная – с экологической. Вы только представьте, что в 1972 году, до появления первого каталитического конвертера, автомобиль за три дня выпускал в атмосферу столько же угарного газа CO, сколько сегодня он выпускает за год! Я горжусь тем, что за время моей работы в этой области, при моем участии и под моим руководством, более 100 миллионов автомобилей были оснащены нашими каталитическими конвертерами. В результате благодаря нашей большой команде в несколько сот человека воздух в городах стал чище. 

Когда штаб-квартира BASF Catalyst переехала в новое здание, решили все конференц-залы назвать в честь выдающихся ученых-каталитиков – Оствальда, Берцелиуса, Хабера, Боша и других. В списке имен, предложенном отделом коммуникации, значилась Ирина Петровна Белецкая. Отдел коммуникации не знал, что Ирина Петровна – учитель Михаила Родкина. А когда узнал, то попросил его открыть этот конференц-зал, что Михаил и сделал с огромной радостью.

Вы сказали – первые четыре года. А потом зона ответственности изменилась?

У нас в компании заведен такой порядок. Раз в четыре – шесть лет вице-президент должен поменять область своей ответственности. Не всегда есть возможность выбора и часто приходится радикально изменять функции. Мне повезло, и я остался в R&D. В 2010 году я сменил каталитические конвертеры на каталитический крекинг нефти. У меня были еще катализаторы Циглера – Натта для полиолефинов, множество катализаторов разных химических процессов и материалы для аккумуляторов. В 2016 году опять произошло изменение: я сохранил каталитический крекинг, избавился от всего остального, но приобрел аналитическую химию, всю характеризацию материалов и группу, которая занимается установкой, ремонтом и обслуживанием всего нашего оборудования, то есть R&D-инжиниринг. И у меня прибавилось еще много внешних связей. Я член совета директоров Совета по науке штата Нью-Джерси, член Индустриального совета Ратгерского университета в Нью-Джерси, тесно работаю с Гарвардом – все не перечислишь.
Очень много кадровой работы. Например – отбор в университетах постдоков и PhD для участия в нашей ротационной программе – девять – двенадцать человек в год. Они приходят к нам в R&D на временную работу на два года и в течение этих двух лет должны три раза изменить область деятельности, включая бизнес, маркетинг, производство, и т.д. Ротационная программа очень популярна среди молодых исследователей. С одной стороны, это временная работа. А с другой – мы даем им возможность поработать и попробовать себя в трех разных местах, в трех разных бизнесах и разных функциях. После того как они заканчивают эту ротационную программу, они для нас намного более ценны, чем любой другой человек, который приходит с улицы. 

«Приведи своих детей на работу» – так называется мероприятие, которое регулярно проводит BASF для детей своих сотрудников. На одной из таких встреч М.Родкин общается с детьми и рассказывает о химических элементах, которые изображены на его галстуке, 2013 г.

Чего в вашей работе больше? Науки, административной работы, экономики, маркетинга, кадровой истории?

Всего понемногу, разве что маркетинга нет. Я, конечно, под тягой уже не стою. Моя главная задача – создать условия для моих сотрудников, чтобы они могли решать поставленные перед ними задачи. Гетерогенный катализ в целом – это довольно сложная область промышленной химии, каждое наше техническое решение уникально для конкретного производителя и конкретной модели автомобиля. Поэтому мое подразделение катализаторщиков должно работать в очень тесном контакте с нашей бизнес-группой и с нашими клиентами. Остальные же исследователи, которые работают в R&D на других направлениях, клиентов почти не видят. Без сотрудника моего подразделения наша бизнес-группа даже не сунется к клиенту. И с производством то же самое, поскольку все эти катализаторы производить непросто. Поэтому мои сотрудники очень часто ездят на наши заводы.
Еще мы тесно связаны с законодателями. Законы, ограничивающие, например, выбросы автомобилей, можно принять лишь тогда, когда показана техническая возможность обеспечить эти ограничения.

Как выглядит ваша рабочая неделя? 

Понедельник у меня начинается в 4:15 утра в городе Денвере, в штате Северная Каролина. Здесь у меня дом. В 5:15 я выезжаю из дома, сам за рулем своей машины, и еду в аэропорт города Шарлотт. Оставляю автомобиль на стоянке, в семь утра сажусь в самолет, в 8:15 – 8:30 прилетаю в международный аэропорт города Ньюарк, сажусь на электричку и примерно в 9:30 появляюсь у себя на работе в городе Изелине штата Нью-Джерси.
Рабочая неделя начинается с проверки электронной почты. Хотя на самом деле я начинаю этим заниматься уже в аэропорту и самолете. У себя в кабинете первым делом смотрю расписание моих встреч, совещаний и визитов на неделю. После этого я должен для себя решить, что я обязан сделать на этой неделе. И здесь главное сохранить баланс между срочным и важным. Это весьма непросто, потому что, как правило, срочные дела, когда кто-то что-то требует, не важны.
Обязательно будет что-то, связанное с техникой безопасности. Мы всегда в первую очередь обращаем внимание на безопасность наших сотрудников. Если происходит какой-то инцидент, то он должен быть задокументирован в первый же день. А в течение 30 дней должно быть проведено расследование и даны рекомендации.
До обеда приходит электронная почта со всего мира, поскольку наша компания глобальная, а Европа начинает работать на шесть часов раньше. Дальше очень много совещаний – встречи с клиентами, встречи с отделом кадров, с сотрудниками. Ланч, который приношу с собой, съедаю за пять с половиной минут, а остальные 55 минут обеденного перерыва провожу либо в спортивном зале, либо гуляю по парку, чтобы проветрить мозги. Иногда сотрудники, которым надо со мной поговорить, гуляют по парку вместе со мной. Кстати, мой рабочий календарь размещен в Сети и открыт для всех сотрудников компании. В любой момент времени они знают, где я нахожусь и чем занимаюсь. Если им надо со мной встретиться, они могут увидеть, где у меня есть окно, посылают мне приглашение к разговору через Интернет, я его принимаю или не принимаю. Дверь в мой офис всегда открыта. Закрыта только тогда, когда меня там нет или я веду с кем-то конфиденциальную беседу. 
После обеда – все то же самое: электронная почта, совещания, люди, встречи. В понедельник я стараюсь завершить свой рабочий день около пяти – половины шестого, поскольку мне надо идти в магазин и покупать продукты на неделю, потому что в Нью-Джерси я живу один. Я объезжаю магазины, набираю продукты и приезжаю домой. К этому времени сил уже почти не остается, ведь я встал в четыре утра. В Нью-Джерси у меня свой маленький кондоминиум, поскольку это дешевле, чем снимать жилье.
Вторник, среда и четверг похожи друг на друга с той только разницей, что я встаю в шесть утра и на работе появляюсь, как правило, между 7:30 и 8:00. Я всегда стараюсь уйти пораньше шести, но это редко удается. В принципе, если вы остаетесь на работе после 18.30, то должны сообщить службе безопасности, что находитесь в здании. А вечером стараюсь еще погулять или прокатиться на велосипеде. 
В четверг вечером, после работы, я еду в аэропорт, сажусь, как правило, на десятичасовой рейс, который прилетает в Шарлотт в полночь, к часу ночи попадаю домой. А в пятницу с восьми утра я работаю дома – телефонные разговоры, почта. Но в пять вечера я выключаю компьютер, забываю о нем до понедельника и выходные дни полностью посвящаю семье. Поначалу было желание посмотреть почту в выходные, что-то поделать. Но, как выяснилось, если этого не делать, мир не обрушится и компания не развалится. Наша компания, кстати, придает большое значение правильному балансу работы и жизни (Work-Life Balance). Хотя я все время говорю нашему отделу кадров, что в этой формуле надо поменять местами слова «работа» и «жизнь», чтобы жизнь все-таки стояла на первом месте.

Исключена ситуация, когда вам звонят по работе вечером или в выходные?

Сейчас – только если случится что-нибудь экстраординарное. Но когда я работал с конвертерами, то – да, звонили, потому что надо было быть на связи с Японией и Германией, а здесь большая разница во времени. К тому же японские клиенты очень требовательные, и с ними нужна мгновенная реакция. Нередко случались совещания, которые могли начаться в девять вечера, потому что в Японии девять утра. Раньше внеурочной работы было очень много. А сейчас сильно проще.

И трансатлантических перелетов меньше?

О! Намного меньше! У меня бывало в год 14 командировок только через океан. Если в Европу можно было лететь в понедельник и вернуться в пятницу, то с Азией это не получалось. Мне удавалось иногда совмещать поездки. Трижды летал по сложному маршруту: из Америки в Германию, из Германии – в Москву, из Москвы – в Шанхай, из Шанхая – в Сеул, из Сеула – в Токио, из Токио – в Америку. Бывало 11 перелетов за 11 дней. Но сейчас, слава Богу, ничего подобного нет.

Вы и ваши сотрудники публикуете статьи в научных журналах?

Как правило, такие публикации выходят не часто, в основном в соавторстве с академическими партнерами. У промышленной компании другие приоритеты, наш выход – это продукт, который мы продаем. Патенты – да. Публикации в промышленных журналах, где мы не раскрываем формулы, а пишем «катализатор А» и «катализатор В», – да. Но на самом деле у нас много внутренних публикаций: мы пишем отчеты, мы создаем презентации. И это очень важная работа, потому что самая большая проблема – перевести бизнес-язык на технологический язык и обратно. Если мне нужна прибыль в 50 миллионов долларов, то что для этого должна сделать исследовательская группа? Сколько новых продуктов разработать? Сколько улучшенных? 
Один из способов обучить новому языку – это погрузить человека в новую языковую среду. В вашем случае – отправить исследователя из R&D поработать в бизнес-группу. 
Это правильно, и мы всячески приветствуем, когда наши сотрудники мигрируют внутри компании. Все вакансии у нас открыты для всех сотрудников. Мы советуем людям, если они хотят построить свою карьеру, посмотреть, как делается бизнес в разных местах. Многие из моих научных сотрудников перешли в бизнес-группу. Трое из них уже находятся на уровне вице-президентов в разных частях компании. Люди, которые выходят из R&D, имеют другой склад ума. Если посмотреть на историю компании, то, за исключением одного случая, во главе компании всегда стоял человек с химическим или инженерно-химическим образованием, в отличие от всех остальных компаний, которыми заправляют юристы и экономисты независимо от деятельности компании. И кстати, это философия BASF.

Так, может, в этом и заключается секрет успеха BASF – лидера мировой химии?

Несомненно.

Кстати – об успехе. На химфаке вас считают одним из немногих выпускников, сделавших потрясающую карьеру. Трудно с этим не согласиться. Что было ключевым в вашем профессиональном успехе? Упорство? Умение разговаривать с людьми? Хорошее образование и многие знания? Умение брать и нести ответственность? Или просто удача?

Думаю, успех обеспечивает сочетание всех этих факторов плюс трудолюбие, умение рассказать историю, смелость в принятии рискованных решений. Мой рост как менеджера состоялся тогда, когда жизнь у меня была самая паршивая. Когда я не мог уволиться из компании ASEC Manufacturing, но и не стал просиживать штаны, а взял на себя ответственность и попробовал что-то сделать. Именно в этот момент и произошел мой профессиональный рост, мое становление как лидера.

Нынешние молодые совсем другие. Вы это чувствуете? Им ваши прописи подходят? Полагаю, что «рассказывать историю» они не умеют.

Вы попали в точку! Это самая большая проблема. Одна из моих презентаций, с которыми я выступаю в университетах, называется «Дайте мне эту работу». Я рассказываю, как составить резюме, как отвечать на первый телефонный звонок, как представить презентацию на интервью, можно ли торговаться после получения предложения и многое другое. Самое трудное – сделать презентацию и правильно представить себя, то есть рассказать историю о себе, о том, чем занимался, чего добился, о своей мечте. А кто лучше всех рассказывает истории? Голливуд, конечно. Так возьмите трафарет с голливудских фильмов. Трафарет очень простой. Первые 10% фильма – представление главных героев, хороших и плохих парней, и появление конфликта. Большую часть фильма Голливуд рассказывает, как хорошие люди безуспешно пытаются исправить то, что сделали плохие. Потом развязка, триумфальное разрешение конфликта, победа хороших над плохими. А потом – «благодарности» в титрах. Вот вам и основа. Сначала дать хорошее вступление, дальше рассказать о тех задачах, которые перед вами стояли, для чего нужно их решать, о возникших сложностях. А потом – как вы все успешно разрешили. И благодарности тем, кто участвовал и помогал.

Вы говорите о самопрезентации на интервью. Но вот человека уже взяли на работу. И что теперь?

То же самое! Потому что вы будете непрерывно общаться, особенно в нашей сфере. Вы должны уметь рассказать свою историю своему начальнику, начальнику своего начальника, клиентам, которые необязательно химики; если вы работаете с нефтеперегонным заводом, то приходится общаться с инженерами, которые в катализаторах мало что понимают. Это большое искусство и важнейший навык, без которого профессиональный рост и успешная карьера невозможны. Я стараюсь натренировать своих сотрудников, помочь им освоить эту премудрость. А вообще, этому надо учить в университетах.

А действительно в США у выпускников университетов с химическим и инженерно-химическим образованием нет проблем с трудоустройством? Они действительно всегда могут найти работу с хорошими стартовыми условиями?

Да, это правда.

И как будто ситуация даже лучше, чем у айтишников?

С одной стороны, айтишников сегодня пруд пруди. Но с другой – специалистов, умеющих работать с технологиями Big Data, то, что сейчас называется data scientist, пока очень мало, и потому они зарабатывают очень много. Химиков мало. Если вы пройдетесь по университетам, где преподают химию, это все сплошь иностранцы, особенно в аспирантуре.

Вы ведь проводите собеседования и сами принимаете на работу в свое подразделение. На что вы обращаете внимание?

Когда я рассматриваю вас как претендента на ту или иную должность, я всегда смотрю, какой у вас потенциал. Но с другой стороны, вы мне нужны, чтобы решить задачу сегодня. Поэтому необходим баланс между тем, насколько вы подходите по образованию, по опыту своей работы, насколько быстро вы начнете приносить пользу, и тем – кем вы сможете стать в дальнейшем, в кого вырасти. Выбрать непросто.

Часто ошибаетесь?

Не очень часто, но ошибки бывают, ошибки дорогие. За годы моей работы я проинтервьюировал, наверное, больше тысячи человек. Нанял несколько сотен, но вот таких крупных ошибок было, может быть, две или три. Это очень неприятно. Самая нелюбимая часть моей работы – увольнение сотрудников. А они неизбежны: или по показателям их работы, или по сокращению.

Каков национальный состав компании?

Когда-то мы проводили перепись населения BASF. В моей области, в гетерогенном катализе, были выходцы из 32 стран. И в этом наша сила. Люди разных национальностей отличаются не только цветом кожи, но и какими-то особенностями мышления и восприятия мира. Я студентам часто рассказываю об этом и говорю, что они должны уметь владеть своей уникальностью, уметь вносить свой абсолютно исключительный, индивидуальный капитал в общее дело компании. Это то, что сегодня называется diversity and inclusion. И тогда в выигрыше будут все.

Специалисты из России работают? Наше образование все еще ценится в Америке?

Очень даже! У нас работают выпускники Химического факультета МГУ, бывшие сотрудники Института катализа имени Борескова в Новосибирске. 
Россия живет сейчас на импортных катализаторах. Хотя, казалось бы, у нас есть хорошие научные школы – Ильи Иосифовича Моисеева, Ирины Петровны Белецкой, Валентина Николаевича Пармона… Мы обречены сидеть на импорте или Россия может делать свои промышленные катализаторы на мировом уровне? Какова ваша экспертная оценка?
Считаю, что, несомненно, может. И уже делает. В Ишимбае и в Стерлитамаке компания «КНТ Групп» производит очень приличные катализаторы для крекинга нефти и нефтехимии. Есть Институт катализа имени Борескова в Новосибирске, который разрабатывает процессы под ключ и успешно продает. Есть Омский филиал Института катализа, у которого тоже очень хорошие разработки. Уральский электрохимический комбинат делает катализаторы для автомобильной промышленности. Основа есть, просто, видимо, нужны инвестиции в производство.

Михаил Родкин был почетным гостем на 90-летии Химического факультета и церемонии закрытия Международного года Периодической таблицы химических элементов, Москва, МГУ имени М.В. Ломоносова, 2019 г.

Наш Институт катализа – ваш прямой конкурент? Или вы сотрудничаете?

Конечно, сотрудничаем, с 1994 года. И не только сотрудничаем, но и дружим.

Это сотрудничество научно-техническое или коммерческое? Как это выглядит, я не очень понимаю.

В разных проектах – разная схема сотрудничества. Допустим, мы начинаем работать с партнером. Мы сразу говорим ему – вы катализатор лучше нашего все равно не сделаете, но вы можете создать фундаментальные знания, которые помогут нам сделать хороший катализатор. Мы договариваемся, что патентом, то есть интеллектуальной собственностью, владеет BASF, а партнеру предоставляется лицензия без роялти с тем, чтобы он мог внедрить эту технологию в рамках СНГ. Это если мы работаем с Россией. Есть и другие ситуации. Скажем, американские университеты всегда хотят владеть патентами сами. В этом случае мы получаем лицензию без роялти и возможность свободно ее использовать какой-то эксклюзивный период, после чего они могут продать лицензию кому-то другому. Здесь миллион вариантов, все зависит от конкретной задачи, от того, что вы ожидаете получить. Если, например, вы разрабатываете метод анализа, то это просто контрактная разработка, за которую мы платим деньги.

Давайте поговорим про химию вообще, про ее будущее и будущее компании BASF. Смотрите, что происходит. Мы видим, как активно развивается альтернативная энергетика – солнечная, ветровая. Из этого следует, что спрос на органическое топливо будет постепенно снижаться, соответственно – и на катализаторы крекинга нефти, которые вы производите. Я уже не говорю про автомобили, которые, судя по всему, вскоре станут в большинстве своем электромобилями, и надобность в конвертерах выхлопных газов пропадет, равно как и в бензине. Так ли это или не так – будущее покажет, пока что это просто возможный сценарий развития событий. Что вы думаете по этому поводу?

Ваш возможный сценарий уже реализуется. Прогноз на ближайшее будущее предсказывает, что потребление моторного топлива будет сокращаться, особенно – бензина. Потребление керосина увеличивается, потому что со страшной силой растет количество авиаперелетов. Дизель пока держится на постоянном уровне, а вот потребление бензина заметно снижается. Даже несмотря на то что каждые две секунды в мире производится новый автомобиль. Мы также видим, что операторы установок каталитического крекинга все больше хотят получать не жидкое моторное топливо, а бутилен и пропилен – сырье для большой химии. По той же причине –  падает спрос на бензин. 
Дело в том, что совершенствование автомобиля происходит непрерывно, новые технологии развиваются быстро и приносят быстрый результат. У одной из моих машин, «тойоты-авалон», расход топлива вдвое меньше, чем у той же модели предыдущего поколения, просто за счет технического усовершенствования машины. И я это знаю не понаслышке, а потому, что у меня была эта «тойота» предыдущего поколения.  
С электромобилями вы тоже правы. Недавно в Шарлотте зашел в шоу-рум «Tesla» и выяснил, что этот маленький салон в городе, не дотягивающем до миллионника, продает по 20 машин в день! Автомобилей «тесла» на дорогах уже более миллиона. Конечно, пока это цифра не столь велика. Но «тесла»-бум определенно набирает обороты. Сегодня автомобиль «тесла» на одной зарядке проезжает уже 500 километров, и стоит этот заряд 12 долларов. А заправка автомобиля бензином для такого же пробега будет стоить 45 долларов.

Значит, электромобили – это угроза для BASF?

Наоборот! Это не угроза, это возможность. В 2008 году мы создали группу, которая занимается разработкой литиевых катодных материалов. А сегодня у нас уже есть и пилотный завод, и производственные мощности, и совместные проекты с большими аккумуляторными компаниями, нашу продукцию покупают. У нас уже есть разработки по возвращению лития из отработанных батарей вновь в производственный цикл.

Но ведь на этом рынке много компаний, которые давно занимаются производством аккумуляторов.

Здесь все упирается в технологию. Любой аккумулятор должен быть емким, долговечным, безопасным, утилизируемым. Соединить все эти свойства в одном изделии не так просто. Технологии будут продолжать совершенствоваться, и тот, кто предоставит лучшие материалы, будет на коне.

Но вот еще одна проблема, глобальная, экологическая, – пластиковый мусор в океане. В 2050 году пластика в океане будет больше по весу, чем всей рыбы, вместе взятой. Сорок стран отказываются от полиэтиленовых пакетов. Европа в 2021 году объявляет войну одноразовой пластиковой посуде. Очевидно, что производство пластика разного рода будет уменьшаться, и это не может не беспокоить BASF, которая обеспечивает катализаторами крекинг нефти и нефтехимию, то есть получение целевых продуктов. Или здесь вы тоже видите не снижение производства, а вызов и возможности?

Ну, во-первых, думаю, что сокращение производства здесь будет не таким драматическим, как вы предполагаете. Пока этого не происходит. Более того, растет спрос на новые материалы для строительства, и нам есть что предложить действительно интересного. Мы делаем много всего для агробизнеса, который будет только расти вместе с ростом населения планеты. Наконец, рынок электронных устройств, для которых нужны соответствующие материалы, тоже никуда не денется, а будет только расти.
Но вы правы, мусор – это вызов, и многие компании основательно занимаются технологиями его переработки, тесно взаимодействуя с законодателями. В законах, касающихся вторсырья, все определено. Рисайклинг означает, что вы взяли осколки стеклянной бутылки и сделали из них новую стеклянную бутылку. Или взяли полиэтилен и сделали из него полиэтилен. А вот если вы взяли полиэтилен, измельчили стекло и сделали из них, скажем, дорожное покрытие, то это не попадает под рисайклинг. Если мы делаем другой продукт, то это уже будет кемсайклинг. А все вместе это называется «циркулярная экономика», «круговая экономика», «экономика замкнутого цикла» – circular economy. Если раньше мы применительно к продукту говорили «от колыбели до могилы», то теперь говорим – «от колыбели до колыбели». Это большое направление в деятельности BASF. Не говоря уже о возобновляемых ресурсах для большой химии.

Вы имеете в виду биомассу?

Да. Биомасса может быть источником как мономеров для пластиков, так и топлива. Вот один из примеров. Берем этиловый спирт, произведенный из кукурузы, проводим его дегидратацию и получаем этилен. Затем мы его димеризуем – у нас для этого есть специальный катализатор, – и он превращается в бутен-1. У нас есть другой катализатор, с помощью которого мы можем сдвинуть двойную связь в середину и получить бутен-2. Еще у нас есть катализатор, который позволяет провести метатезис и получить пропилен из бутена-2 и этилена. А потом полимеризуем пропилен и получаем полипропилен, который полностью изготовлен из кукурузы.

Красиво, вот только при такой многостадийности этот пропилен будет дороже чугунного моста.

Дело в том, что источников пропилена на самом деле не так много, меньше 13% выхода крекинга – это пропилен.

Похоже, BASF занимается всем, поэтому беспокоиться о судьбе большой химии не стоит.

Не стоит. Девяносто процентов всех промышленных химических процессов протекает при участии катализаторов, так что они будут нужны всегда – как организму нужны ферменты, без которых он не сможет жить. Какая бы новая технология ни создавалась, какие бы новые продукты ни появлялись, в их основе всегда будут лежать материалы, а значит – химия. Ведь она – основа всего материального мира, основа мироздания.

Кого вы считаете своими учителями?

В МГУ – Эдуарда Аветисовича Караханова и Ирину Петровну Белецкую, в Университете штата Колорадо – Джека Нортона. Эдуард Аветисович ввел меня в мир науки. Ирина Петровна, у которой я проработал почти десять лет, заложила во мне высокий уровень мышления, научила меня не ограничивать свою фантазию, не зацикливаться на деталях, а смотреть на общую картину и стараться увидеть ее в целом. А Джек Нортон, который давал своим ученикам полную свободу, культивировал в нас веру в себя. И это сильно помогло мне в жизни.

P.S.
Когда интервью уже было готово к печати, Михаил Аркадьевич Родкин объявил, что уходит из корпоративного мира, чтобы больше времени проводить со своей семьей и сосредоточиться на контактах с миром академическим, где и началась его карьера.