Межфазный переход

Л.Н. Стрельникова, С.С. Галибеев

pic_2019_04_02.JPG

Восхождение на Килиманджаро

В химии, как и в любой области науки и технологий, есть исследователи и разработчики, а есть производственники и бизнесмены. Это две разные фазы, которые плохо смешиваются. Но иногда, крайне редко, встречаются талантливые химики, которые оказываются успешными и отлично себя чувствуют, существуя в обеих фазах, последовательно или параллельно. Среди них — гость нашей рубрики Сергей Сергеевич Галибеев, доктор химических наук, директор по развитию компании «Уралхим». И хотя ему всего сорок пять лет, за его плечами создание научного центра компании СИБУР, новых производственных мощностей в нашей стране. О роли случая, о трудностях «межфазного перехода», о секретах успеха беседуют Сергей Сергеевич Галибеев и главный редактор журнала Любовь Николаевна Стрельникова.

Давайте представим себе, что вы — «большой» государственный человек с огромными полномочиями и неограниченным кредитом. В какие государственные проекты и программы в химической индустрии вы инвестировали бы деньги, вкладывали ресурсы?

Вижу два направления. Во-первых — максимальное использование тех сырьевых преимуществ, которые есть у нас в стране, уход в более глубокие переделы углеводородов. Ничего нового, все очевидно, но тем не менее историй успеха здесь мало, в России, разумеется. Одна из них — это развитие нефтехимии в Татарстане, где целенаправленно, на протяжении нескольких десятилетий создавались мощности, направленные на глубокую переработку нефти. Другой пример — СИБУР, инвестиции которого в последние десять лет шли не только в газопереработку, но и в создание мировых производств полиолефинов, продуктов среднетоннажной химии.

Второе направление — Индустрия 4.0, ее вхождение в химическую отрасль. Еще три-четыре года назад производственные компании с большим недоверием относились к этой теме. Однако сейчас все больше примеров, когда технологии и подходы Индустрии 4.0 не только повышают эффективность бизнес-процессов, но и снижают производственные издержки. Сейчас это одно из основных направлений, которым занимается мое подразделение в «Уралхиме». Верю, что Индустрия 4.0 будет предтечей полностью автоматизированных химических производств, и не только химических.

Почему более глубокая переработка углеводородов так важна для страны?

Это очевидно. Уходя в более высокие переделы углеводородов, производитель получает большую прибыль с единицы произведенной продукции, его доход становится более стабильным, поскольку чем глубже передел, тем менее волатильны цены. Но главное, надо понимать, что в масштабах страны — это новые рабочие места. Если для добычи условной единицы нефти нужен один человек, то для ее переработки в полимер нужно десять, а для получения полимерного изделия — сто.

Показателен в этом отношении пример стран Персидского залива, которые не остановились на продаже сырой нефти и газа, а максимально инвестировали сначала в создание перерабатывающих заводов, а потом в пиролизы, риформинги и тому подобное. Причем в той же Саудовской Аравии есть государственная программа по развитию химической индустрии, направленная на максимизацию переделов углеводородного сырья. История последних лет — сланцевая революция, которая привела к взрывному росту инвестиций в нефтехимию в США.

Не потому ли вы стали химиком, что родились и выросли в Татарстане, крупнейшем химическом регионе России? Или ваши родители были химиками? А может, свою роль сыграл случай?

Нет, я не из семьи химиков. Моя мама — педагог дошкольного образования, а папа — инженер, работал на Казанском авиационном заводе. Жили мы рядом с аэродромом завода, поэтому, как взлетают и садятся самолеты, видел каждый день. А дома, когда собирались папины друзья, часами говорили только об авиации. Но самолеты меня так и не увлекли. В школьные годы я любил географию. Штудировал разные атласы, собирал информацию о городах, странах. Мог наизусть рассказать, в какой стране какие есть полезные ископаемые.

Но вы правы — Татарстан располагает к занятиям химией. Ведь это регион, где нефтехимия одна из основных отраслей экономики. В старших классах школы серьезно размышлял о своей будущей специальности. Посмотрел, какие отрасли экономики наиболее бурно развиваются в мире. Химическая промышленность в то время была одним из лидеров. А тут еще и случай вмешался. Казанский химико-технологический институт (КХТИ) открыл подготовительные курсы в нашей школе № 36 с углубленным изучением немецкого языка. Приезжали институтские преподаватели и готовили нас к экзаменам по математике, физике и химии. Те, кто посещал эти курсы, имели преимущество при поступлении в вуз. Я закончил курсы, успешно сдал экзамены еще в апреле и к июню уже знал, что поступил в КХТИ. Оставалось только подать документы. Вот так все и случилось.

Учительница химии была счастлива?

Учительница химии была очень довольна. У нее была запоминающаяся манера преподавания, которой она могла увлечь и заинтересовать своим предметом. Каждый урок был непохож на другой, мы их ждали.

Интересно, а кто-то еще, кроме вас, в классе выбрал химию?

У нас в химию пошло больше половины класса. Конечно, во многом потому, что КХТИ со своими курсами пришел к нам в школу. Вообще, в конце 80-х — начале 90-х Казанский химико-технологический институт предпринял весьма эффективные усилия, чтобы качественно изменить контингент приходящих к ним абитуриентов и, соответственно, студентов. В 80-х в институт поступало много приезжих с не очень высоким уровнем начальной подготовки. И институту эту ситуацию удалось переломить к лучшему. А тут еще волна изменений в стране. В Татарстане громко зазвучали слова «нефтехимия», «нефтекомплекс». В начале 90-х самыми «лакомыми» местами были вакансии на нефтехимических предприятиях. Престиж химического образования в республике сильно вырос, но это уже наши региональные особенности, ведь в Татарстане работали и работают Нижнекамскнефтехим, Нижнекамскшина, Казаньоргсинтез — одни из крупнейших химических предприятий в России со стабильным доходом, которые не бедствовали все непростые переходные 90-е годы.

И все-таки заполучить в химико-технологический вуз половину выпуска одной из лучших спецшкол Казани с углубленным изучением немецкого языка… Это выглядит почти невероятно.

Действительно, у нас был очень сильный курс, состоящий преимущественно из выпускников лучших спецшкол Казани. Свою роль сыграли не только выездные курсы КХТИ, но и еще один блестящий, на мой взгляд, маркетинговый ход. Казанский химико-технологический институт давал возможность получать у них сразу два высших образования и, соответственно, два диплома: инженера-технолога и филолога-переводчика. И это, конечно, было чрезвычайно соблазнительно. Шансы найти интересную работу после окончания вуза значительно повышались. Правда, и вкалывать пришлось очень много. На втором и третьем курсе занятия начинались в восемь утра и заканчивались в восемь-девять вечера.

Гуманитарное образование помогло вам в дальнейшем?

Безусловно. Ведь нам преподавали много гуманитарных предметов, в том числе психологию, риторику, СМИ. Например, из лекций Луизы Мазитовны Седовой, которая учила нас риторике и владела ею в совершенстве, я многим пользуюсь и сейчас во время публичных выступлений.

Теперь понятно, откуда у вас такая прекрасная и грамотная речь. Полимеры — тоже не случайный выбор?

Не совсем, но случай сыграл определенную роль. Я долго размышлял, какой факультет выбрать. Колебался между пищевым и полимерным факультетами. Склонялся к полимерам, видел на практике, что они все больше вытесняют традиционные дерево, металл, стекло… Но окончательного решения не было, и тут снова вмешался случай. Приемная комиссия, где располагались все факультеты, а их тогда было, кажется, восемь, сидела в большом актовом зале. Факультет полимеров был прямо напротив центрального входа. И естественно, первое, что я увидел, войдя в этот зал, — надпись «Факультет полимеров». Ну я прямиком направился туда и подал документы.

Потом не пожалели, что выбрали полимеры?

Нет, нисколько. Именно потом выяснилось, что самые сильные кафедры КХТИ, хотя, может, это мое субъективное мнение, были именно на полимерном факультете — кафедра синтетического каучука, кафедра технологии пластмасс. Кафедру синтетического каучука тридцать лет возглавлял ректор Петр Анатольевич Кирпичников, очень известный ученый и организатор науки, член­корреспондент Академии наук СССР, председатель Президиума Казанского филиала АН СССР. Он создал на кафедре мощнейшую материально-техническую базу, собрал великолепный коллектив. Когда я учился, на кафедре работало 15 профессоров, что в то время было совершенно уникальной ситуацией. Кафедра технологии пластмасс тоже была очень сильной, ее основал Евгений Васильевич Кузнецов, яркая звезда в казанской научной школе, а техническую базу помогал создавать Казаньоргсинтез. Все профессора на этих кафедрах не только преподавали, но и занимались прикладными исследованиями — это было и традицией, и правилом.

За время своей учебы и научной деятельности я работал на обеих кафедрах. И это дало мне огромные знания и опыт. Кафедры работали по договорам с промышленными предприятиями, поэтому приходилось заниматься прикладными исследованиями и разработками уже со студенческой скамьи.

Нетрудно догадаться, куда дальше повела вас линия жизни — аспирантура, кандидатская, докторская…

Да, после института я остался в аспирантуре. Это был разгар девяностых — развал системы образования, хроническое недофинансирование высшей школы. Приборная база была, мягко говоря, скромная и не сильно современная. Поэтому поначалу пришлось тяжеловато. Пришлось формировать научную группу, искать источники финансирования для обновления технической базы, возможности для проведения сложных аналитических исследований на стороне.

Постепенно процесс пошел. Не последнюю роль сыграли собственные амбиции — очень хотел быть молодым доктором наук, потому что понимал: успешное движение в научной и институтской среде без докторской степени невозможно. И чем быстрее ты ее получишь, тем быстрее ты сможешь двигаться дальше.

Кандидатскую я защитил через два с половиной года после окончания института. После защиты стал доцентом, начал набирать научную группу преимущественно из аспирантов и магистров. Все время, пока трудился над докторской, у меня постоянно работало около двух десятков человек. Многие из них стали именными стипендиатами Президента и Правительства РФ. Докторская — это огромное количество экспериментальной работы, сбор, анализ и систематизация данных. Необходимо было эффективно организовать этот процесс. Видимо, в тот момент у меня и начали формироваться управленческие навыки.

Мне очень помогли мои научные руководители — заведующий кафедрой Вячеслав Петрович Архиреев и декан факультета Александр Михайлович Кочнев. Дорогого аналитического оборудования на кафедрах не было, и они договаривались о высоконаучных исследованиях на стороне, помогали с хоздоговорными работами.

Моя докторская была посвящена анионной сополимеризации изоцианатов с гетероциклическими соединениями. Защитил я ее в 32 года. За десять лет после окончания института успел прочитать много разных курсов лекций — начиная от методов математической статистики и физики полимеров, заканчивая химической технологией полимерных производств. Крайне полезный опыт, ведь когда преподаешь, то с каждым годом и сам понимаешь предмет все лучше. Преподавать мне всегда нравилось, старался проводить лекции в форме диалога с аудиторией.

А вам не показалось, что у нас в университетах не очень любят молодых докторов наук — что в Москве, что в Казани? «Да тут люди годами работают, а какой-то тридцатилетний выскочка поперед батьки!..» Знакомо?

Однажды я приехал к весьма известному заведующему кафедрой, хотел проконсультироваться по поводу докторской. Он с порога спросил меня: «Молодой человек, сколько вам лет?» Я говорю: «Тридцать». — «Вот сорок будет, тогда и приходите».

Мне кажется, такое отношение к молодым — это неправильно. Надо, наоборот, поддерживать молодежь. Если посмотреть на стартапы, придумывающие и продвигающие новые технологии, — их лидеры, как правило, люди до 40 лет. У молодых больше энергии и мозги яснее.

Я хотел остаться в институте, со временем стать заведующим кафедрой, проректором по научной работе, ректором — траектория была понятна. Но в тот момент, когда докторская у меня была практически готова, профессор Лиакумович сказал, что СИБУР ищет директора для нового научного центра, который надо построить в Томске. Хочешь поехать, побеседовать? Я сказал — хочу, и поехал на собеседование в Москву. Докторскую я защищал уже в должности генерального директора Научно-исследовательского центра (НИОСТа).

И возможно, получили бы Нобелевскую премию. Ведь любой ученый мечтает о Нобелевской.

Мечтал. И это нормально. Очень важно в жизни ставить себе максимально высокую планку. Ты можешь ее не достигнуть, но, когда она есть, ты можешь сосредоточить свои усилия и добиться многого.

Чем дольше работал в институте, тем больше размышлял о создании своего научного направления, о своей научной школе, которую можно было бы строить, развивать. В общем, оставить свой след в химической науке. Широко известна Казанская химическая школа, давшая миру выдающихся химиков — К.К.Клауса, Н.Н.Зинина, А.М.Бутлерова, В.В.Марковникова, А.М.Зайцева, Ф.М. Флавицкого. Всемирно известна и Арбузовская школа химиков-фосфороргаников, заложившая фундамент химии элементоорганических соединений. Хотелось чего-то подобного.

Но вам грех жаловаться, ведь вы «памятник» себе уже поставили — создали великолепный Научный центр по химическим технологиям СИБУРа в Томске, один из немногих в России. Причем с нуля и всего за два года. Хотя первым все же был Центр исследований и разработок ЮКОСа в Москве.

Да, он был первый, он был шикарный, поначалу мы приезжали туда как в музей, изучали его опыт, консультировались. А потом построили не хуже. У них была своя специфика, больший акцент на нефтепереработке и начальной нефтехимии. А концепт НИОСТа был построен на основе потребностей и структуры переделов химического сырья в СИБУРе, который занимается газофракционированием, основным органическим синтезом, термопластами и каучуками, переработкой полимеров. Поначалу мы и создавали лаборатории по тематическому принципу. СИБУР занимается каучуком — значит, должна быть лаборатория каучука, и далее по списку. Но потом мы поняли, что наука может вторгаться в системные проблемы и решать их. И тогда в НИОСТе начали появляться междисциплинарные подразделения. Например, мы создали лабораторию матмоделирования производственных процессов, которая позволила повышать эффективность технологических процессов и находить оптимальные решения для разрабатываемых технологий. Так что НИОСТ сегодня — это многовекторная история. Он не только откликается на запросы корпорации, но и сам генерирует новые идеи.

pic_2019_04_05.JPG

С.С. Галибеев, обученный риторике еще в студенчестве, мастерски рассказывает о научном центре СИБУРа , который он построил с нуля

А может ли НИОСТ дать миру новые материалы вроде нейлона, неопрена, кевлара и лайкры, которые в свое время были созданы в исследовательских лабораториях крупной американской химической компании «Дюпон»?

Может. Однако на первом этапе мы сосредоточились на прикладных, не наукоемких задачах, на так называемых «низко висящих плодах», которые могут принести компании быстрый и понятный эффект. За это время сотрудники НИОСТа, большую часть которых мы набирали в ведущих научных центрах страны, лучше поняли структуру СИБУРа, его деятельность. Со временем НИОСТ начал успешно разрабатывать «с нуля» собственные технологии.

Конечно, именно корпоративные научные центры дают миру большую часть прорывных изобретений. Но, как правило, саму идею придумывают не они. В подавляющем большинстве случаев они находят на стороне перспективную для компании разработку и доводят ее до готового, востребованного продукта.

Много разговаривал на эту тему с руководителями Центров исследований и разработок разных компаний мира, большинство из них сходятся на этой оценке. Компания BASF десять лет назад создала венчурный фонд специально для того, чтобы находить стартапы с новыми идеями, синергичными с основным бизнесом компании, и развивать их. Сейчас их инвестиции в этот проект окупились и начинают приносить прибыль.

Межфазный переход — из науки в промышленность. Это было трудно или органично?

Я бы не сказал, что это было трудно. Организовывать свое рабочее время и собирать команду вокруг себя я научился еще в институте. Однако надо отдать должное СИБУРу — при создании НИОСТа у меня был определенный карт-бланш, который позволил набрать сильную команду, создать необходимую материально-техническую базу. А вот правила жизни совсем другие. На самом деле я попал в другую среду, из научной в корпоративную. Вы точно обозначили это словами «межфазный переход». Теперь моим кругом общения стали не люди науки, а производственники, финансисты, юристы. Первые два года я осваивал новый для себя тезаурус, частенько приходилось уточнять, что означают те или иные слова. Но через два-три года, если ты погружен в проекты, все нормализуется, происходит полная адаптация.

Да, ресурсы и свобода — это хорошо. Но ведь и степень ответственности совершенно другая?

Вы знаете, я никогда не задумывался об этом, и правильно делал. Если об этом задумываться, то начинаешь сам себя сильно ограничивать. Чем был НИОСТ для СИБУРа на тот момент? Это были своего рода стартап и определенный риск. Здесь как раз активность и уверенность в своих силах были очень важными факторами, которые позволили нашей команде добиться успеха.

У СИБУРа появился свой научный центр — и что изменилось? Деньги ведь потрачены гигантские.

Не гигантские, конечно, это смотря что с чем сравнивать. У «Дюпона» бюджет на исследования и разработки составляет миллиард долларов. Понятно, что у СИБУРа он гораздо скромнее, но, кстати, вполне адекватный, исходя из тех задач, которые сегодня решает Центр. СИБУР участвует сразу в нескольких переделах в нескольких сегментах нефтехимии, начиная от газопереработки и заканчивая переработкой полимеров, поэтому необходимо иметь собственный научный центр. А кто будет оперативно решать прикладные задачи, связанные с производством и качеством продукции? С эффективностью мощностей? Кроме того, Центр находит новые идеи, служит связующим звеном между фундаментальной наукой и производством.

Теперь-то вы уж точно знаете рецепт — как в идеале наука должна взаимодействовать с производством?

По большому счету это похоже на то, что было в Советском Союзе, когда у нас были академические институты, занимающиеся фундаментальными исследованиями, прикладные отраслевые институты и производства. Отраслевые институты играли роль своеобразного переводчика с научного на производственный язык и были теми, кто доводил научные идеи, превращая их в разработки и технологии. Без этого звена система эффективно работать не будет. Эту же функцию выполняют и Центры исследований и разработок западных компаний. У этих компаний есть свои научные партнеры — лаборатории в разных университетах, а если компания транснациональная — то лаборатории по всему миру. Часто эти лаборатории получают от компаний гарантированный минимальный бюджет даже тогда, когда от них не поступает заказов. Чего нет у нас? У нас очень мало исследовательских центров в промышленных компаниях, их системно не хватает. Все понимают, что без этого нельзя. Поэтому НИОСТ — это попытка восстановить то звено в системе, которого не стало. И это общемировая практика, ничего выдумывать не надо.

Известный американский физик Фримен Дайсон несколько лет назад опубликовал статью «Птицы и лягушки в математике и физике», перевод которой напечатали в «Успехах физических наук» в 2010 году. Бывают ученые-птицы, а бывают и ученые-лягушки. Птицы парят в вышине и обозревают обширные пространства, видят картину в целом. Лягушки же копошатся далеко внизу, в грязи, и видят только растущие поблизости цветы. Вы кто — птица или лягушка?

Нет, я что-то среднее между ними. В индустриальной компании, где акционеры требуют результата, ты не можешь быть либо лягушкой, либо птицей. Если ты птица — ты ничего не сделаешь, если лягушка — то сделаешь настолько мало, что это никого не удовлетворит. Но в команде, работающей на развитие компании, должны быть и лягушки, и птицы, вообще, по возможности, — максимальное разнообразие компетенций, способностей, темперамента.

Вы перешли в «Уралхим», чтобы и там создать исследовательский центр?

Пока мы не планируем создавать в «Уралхиме» свой собственный научный центр, но у компании тесное партнерство с ведущими химическими и сельскохозяйственными институтами, например с МГУ, Тимирязевской академией, где мы заказываем необходимые исследования.

А простора для деятельности и творчества вам достаточно? Ведь в «Уралхиме» совсем другая химия, неорганическая. Она попроще, если сравнивать с тонким органическим синтезом.

Да, химия здесь действительно более простая с точки зрения технологии и продуктов поменьше. Калий, фосфор, азот, сера, магний — все крутится вокруг этого. Производственные процессы, за исключением получения аммиака и азотной кислоты, довольно просты. Но, с другой стороны, это дает огромные преимущества — многие проекты можно реализовывать гораздо быстрее именно из-за специфики самой отрасли, из-за того, что это неорганика. Органические, полимерные процессы сложнее и требуют больше времени, они более капиталоемкие.

При этом сама отрасль дает много возможностей для развития. Много направлений с точки зрения разработки новых продуктов для агробизнеса. Например, удобрения с контролируемым сроком службы, когда питательные элементы постепенно выделяются через полимерные, например полилактидные, оболочки, в которые заключены гранулы. Можно добавлять самые разные сочетания микроэлементов, а их много, чтобы получать целевые удобрения, предназначенные для конкретных растений или почв. Отдельное направление — это разработка цифровых сервисов, которые могут улучшать экономику фермерского хозяйства. И это то, чем мы начали активно заниматься.

Вообще, есть ощущение, что сельское хозяйство сегодня переживает технологический апгрейд — новые технологии мониторинга, роботизация, новые технологии управления…

Новые технологии действительно активно приходят в сельское хозяйство, и это понятно — человечество озабочено повышением урожайности. Сейчас качество спутниковых спектральных снимков невероятно улучшилось и позволяет быстро оценить, например, индекс NDVI (Normalized Difference Vegetation Index). Он показывает, сколько азота содержится в растениях в конкретный момент времени. Соответственно, фермер может точечно внести дополнительный объем удобрения. Также можно точно определять границы полей или насколько рационально движется сельхозтехника на полях. В свою очередь, беспилотные летательные аппараты позволяют увидеть, на каком участке появились насекомые-вредители, и локально обработать этот участок пестицидами.

Есть очень красивые технические решения для регионов с дефицитом пресной воды — для приморских территорий, где воздух влажный, а дождей нет. Уже придуманы и созданы специальные устройства, которые конденсируют влагу из воздуха, причем без электричества. Секрет в хитрой конструкции. Устройства накапливают довольно много влаги, которую потом капельным поливом можно распределить между растениями.

Конечно, уровень сельского хозяйства в разных странах сильно различается. С одной стороны — Израиль и США, где роботизация и цифровые решения уже вошли в практику. А есть Индия, где агроэкспертиза пока очень слабая. В России, например, эти технологии появляются постепенно. В сельском хозяйстве, как и везде, есть около 5% фермеров-новаторов, которые не боятся пробовать что-то новое. У нас в стране появились стартапы, у которых есть платные поля со своими цифровыми решениями. Много они пока не зарабатывают, но еще несколько лет назад у них вообще не было платных клиентов. В общем, у отрасли огромный потенциал для развития.

Да она еще и более необходима, чем полимеры. Еда — это базовая потребность человека, в отличие от полимеров, без еды человечеству не быть. И тем не менее находятся люди, кто ворчит, что удобрения и пестициды отравляют продукты, что в овощах сплошь нитраты… Что надо переходить на так называемые органические продукты, organic food, выращенные без каких­либо удобрений и средств защиты растений…

Если ты правильный агроном и разумный фермер, ты никогда не сделаешь так, чтобы у тебя в продукции было повышенное содержание нитратов. Это зависит от того, когда, что и как ты вносишь. Ведь понятно, что чем больше ты вносишь удобрений в почву, тем больше у тебя урожайность. Но тогда больше нитратной формы азота может накапливаться в растениях. Разумный фермер никогда так не сделает. При правильном внесении удобрений никакого повышенного содержания нитратов в конечном продукте не будет. Organic food — это, конечно, хорошо. Но когда у вас семь миллиардов человек, потом будет восемь, а плодородных земель не прибавляется, нам надо думать, как прокормить человечество, и эта история точно не про органические продукты. Хотя я думаю, что они останутся на небольшом сегменте рынка, для состоятельных людей. Однако надо понимать, что невозможно без питательных элементов вырастить урожай. Не добавишь фосфора — будет плохая корневая система, не будет калия — не будет качества урожая и стрессоустойчивости, без азота не будет зеленой массы, без серы не получишь пшеницы нужного класса. Может быть, в будущем и придумают генетическую модификацию растений, которым будет хватать азота только из воздуха.

Вы спокойно относитесь к генетически модифицированным растениям?

Я не эксперт в этом вопросе, но я смотрю на проблему с позиции здравого смысла. Если в развитых странах, где сильное сельское хозяйство, это почему-то не запрещают и используют, то тогда я не понимаю, почему это запрещают у нас. Запреты могут базироваться на каких-то ощущениях, боязни нового — кто его знает, как все обернется. Это нормальный и понятный подход, и лучше сначала посмотреть, как у других. Но если другие этим занимаются не один десяток лет и не видят в этом опасности, то какую опасность видим мы? Население растет, и поэтому разрабатывать решения, которые позволяют повышать урожайность, — необходимо. И это не только ГМО, но и создание более эффективных удобрений и средств защиты растений, разработка решений, которые позволяют восстанавливать плодородие почв, внедрение тех же инструментов Индустрии 4.0 и многое другое. И единственно правильного направления нет, их много, и они разные.

Продукция «Уралхима» идет только на экспорт? Или российское сельское хозяйство все-таки тоже ее потребляет?

Конечно же российский рынок для нас приоритетен. Почти половину из 6,4 миллионов тонн продукции, что сегодня производит «Уралхим», мы продаем на внутреннем рынке. Остальное у нас покупают в основном в Северной Европе, в Центральной и Латинской Америке. В последнее время мы начали активно осваивать африканское направление.

pic_2019_04_06.JPG

Директор по развитию крупной компании должен думать и решать проблемы ежеминутно

В «Уралхиме» вы опять столкнулись с задачей собрать свою команду. Какие впечатления от той молодежи, что сегодня приходит устраиваться на работу? Она изменилась за последние полтора десятка лет?

Молодежь разная. Но я вижу все больше молодых людей, у кого маленький кругозор, а знаний по специальности гораздо меньше, чем у выпускников моих лет. И я понимаю, что со школьным и университетским образованием что-то не так. Цель школьного и высшего образования — не столько впихнуть в ученика информацию, сколько научить пользоваться информацией и оперировать знаниями, то есть научить думать и научить учиться.

Недостаток знаний — это плохо, но его можно восполнить. Как говорится, научим и доучим. Было бы желание. А вот с желанием как раз и проблемы, желанием пахать, чтобы стать лучше других. У молодых людей должна быть здоровая амбициозность, однако сегодня все меньше тех, кто готов сознательно ограничивать себя в чем-то, чтобы чего-то добиться, все больше пофигистов. И конечно, проблема с общением, какой-то тотальный «аутизм» — это, на мой взгляд, проблема всего поколения. Молодые люди легко общаются в соцсетях, а вот живое общение и взаимодействие даются им все труднее. Понятно что дело не в молодежи, а в среде, в которой она выросла и которая радикально изменилась за последние двадцать лет.

Какова доля творчества и личного проектирования в работе управленца такой крупной компании, как «Уралхим» или СИБУР? Сколько процентов успеха дела зависит от тебя лично?

Когда ты приходишь один, без команды, и начинаешь работать «с нуля», все сто процентов успеха зависят от тебя. А дальше все будет зависеть от того, как ты сформируешь команду, выстроишь процесс и как правильно определишь для себя приоритеты. Надо всегда точно понимать, в какую точку бить, потому что интересных направлений много, но невозможно заниматься всеми сразу. И здесь продуманный выбор — залог успеха.

На мой взгляд, правильный руководитель, занимающийся развитием компании, — это тот, кто так формирует и развивает команду, что через несколько лет работы тратит 20% времени на операционный контроль, а 80% — на творчество, на стратегические вещи, их придумывание и обсуждение. Когда ты погряз в операционке, на стратегию у тебя не остается времени.

Как добиться успеха? Ваш личный рецепт.

Как я уже говорил, необходимо ставить себе очень высокие планки. Не будешь замахиваться на большее — ничего не будет. Производственная компания — это огромное пространство, где есть миллион возможностей проявить себя. А главное — ты видишь результаты своего труда. Для меня, конечно, один из таких результатов — это НИОСТ. А сейчас СИБУР запускает новое производство — диоктилтерефталата. Моя команда начинала этот инвестпроект — искали лицензиаров, готовили инвестиционные решения. И вот уже начинает работать завод на 100 тысяч тонн нового для страны продукта. И ты к этому имеешь самое прямое отношение. Ради этого стоит жить.



Эта статья доступна в печатном номере "Химии и жизни" (№ 4/2019) на с. 2 — 8.

Разные разности
Наука и техника на марше
В машиностроении сейчас наблюдается оживление. И то, о чем пойдет речь в этой заметке, это лишь малая толика новинок в области специального транспорта, который так необходим нам для освоения гигантских территорий нашей страны.
Пишут, что...
…даже низкие концентрации яда крошечного книжного скорпиона размером 1–7 мм (Chelifer cancroides) убивают устойчивый больничный микроб золотистый стафилококк… …скрученные углеродные нанотрубки могут накапливать в три раза больше энергии на еди...
Мамонты с острова Врангеля
Остров Врангеля открыл в 1707 году путешественник Иван Львов. А в конце XX века на острове нашли останки мамонтов. Их анализ показал, что эти мамонты дольше всего задержались на Земле. Но почему же они все-таки исчезли?
Марс: больше ударов метеоритов, чем предполагалось
Каждый год на Землю падает около 17 тысяч метеоритов. Замечаем мы их редко, потому что большинство из них сгорают в атмосфере Земли. Интересно, а как дела обстоят на Марсе, где атмосфера в сто раз тоньше и более разреженная? Значит ли это, что н...