Рантье

Иллюстрации Елены Станиковой

Третьего мая баба Настя пришла к почтовому отделению, где всегда получала пенсию, но вместо окошек со знакомыми тетками обнаружила огромный банкомат неприступного вида. Баба Настя изучила инструкцию, вставила в прорезь карточку, и автомат эту карточку немедленно проглотил. Звонок на длиннющий номер усугубил проблему — юная кикимора на том конце провода заблокировала счет бабы Насти, чтобы им не смогли воспользоваться злоумышленники. Злоумышленники остались с носом, но баба Настя тоже отныне карточкой пользоваться не могла.
Она вернулась домой, где жила совсем одна в расселенной коммуналке. Покупатель должен был расселить и бабу Настю, но за хлопотами не успел. Сначала он заезжал каждый день, потом в США упали какие-то индексы, и покупатель пропал. Трижды его заходил проведать один и тот же человек с пристальным взглядом и каждый раз новым именем, потом исчез и он.
Попивая бледный чай, баба Настя вспоминала покупателя и писала объявления:
СДАЮТСЯ КОМНАТЫ!
одиноким или семейным, без животных и вредных привычек.
Вооружившись клеем и кисточкой, баба Настя до обеда расклеила все, что написала. Дом, где она жила, не отличался изысканностью — пропавший покупатель хотел построить на его месте многоуровневую автостоянку. Подъезд выходил на небольшой двор, ограниченный бетонным пятиметровым забором. Двор давно стал свалкой бытового мусора, лишь смертоносная детская горка возвышалась над хаосом, как рубка субмарины над потрохами затопленного лайнера. Снять комнату в этой пасторали был способен только человек, которому есть что скрывать: маньяк, убийца и наркоман. Баба Настя понимала: на эти комнаты желающих нет.
Первые желающие пришли в пять утра и долго стучали в дверь. Трое. Китайцы. Каждый сжимал в руке по фанерному чемодану. Молча они осмотрели квартиру и, не торгуясь, взяли самую большую комнату, в которой допрежь жило семейство Шульцманов. Сунули деньги, заперли двери, и оттуда сразу донеслись звуки переставляемой мебели, хотя баба Настя твердо помнила, что Шульцманы, съезжая, сняли даже плинтуса.
Она ошеломленно пересчитала хрустящие банкноты, но тут в дверь позвонили. На пороге оказалась женщина, ростом под два метра и весом не меньше двух центнеров, она была похожа на сухопутную касатку.
— Вы сдаете комнату? — спросила Касатка мелодичным фальцетом.
— Сдаю.
Касатка вдавилась в дверь, свезла со стены календарь и телефонный аппарат, танком прошла сквозь коридор, заглянула в ванную.
— Можно тут жить?
— Это же ванная! — пролепетала баба Настя.
— Можно? — обрадовалась Касатка.
— Вот посмотрите комнату, — открыла баба Настя дверь в бывшее пристанище запойной семьи Синицыных.
А на пороге уже стояла девочка лет пяти в розовом платье, с сигаретой во рту. За ее плечо держалась худая женщина в темных очках и с тросточкой. Девочка докурила сигарету и запульнула окурок в подъезд. «Померещилось», — подумала баба Настя.
— Нам сувениры обещали! — с вызовом сказала пигалица. Баба Настя не нашлась, что ответить, и разместила вновь прибывших в комнате стоматолога Петра Ильича Молочного.
Ближе к обеду вся эта компания, как по уговору, быстро покинула дом, лишь слепая женщина осталась в своей комнате. Она сидела на продавленном диване, улыбаясь стене перед собой. В комнате было накурено. Баба Настя выглянула в окно — новые жильцы сели полукругом на раскладных стульчиках, между грудой холодильников и старой панцирной кроватью. Все они пристально смотрели в землю. «Сектанты!» — ужаснулась баба Настя и решила позвонить в полицию. Юная кикимора на том конце провода долго не могла понять, в чем дело, но наконец пообещала прислать наряд. Через час в квартире появился спелый, не обкусанный жизнью лейтенант. Он посмотрел в окно на загадочное бдение, хмыкнул и сказал, что законами это не запрещено.
— А девочка?! Девочка пяти лет — курит!
— Разберемся.
Заглянули к слепой женщине. Лейтенант осторожно потрогал ее пальцем.
– Это немцы пульпит лечат! — радостно сказала она лейтенанту. — А у нас — сразу рвать!
Баба Настя, похолодев, вспомнила, что эти слова любил говаривать П.И. Молочный, осматривая на дому клиентов. На цыпочках вышли и благоговейно прикрыли дверь.
В комнате азиатов на полу стояла тарелка с тремя ложками, до половины наполненная белым порошком. Лейтенант оживился, поднял тарелку, понюхал.
— Ну что? Кокаин? — встревожилась баба Настя.
— Кажется, нет. Стиральный, кажется.
Баба Настя понюхала, так и есть — стиральный. Лейтенант аккуратно открыл один из фанерных чемоданов — он был плотно набит рыжими пачками «Тайда».
— Бред какой-то, — прошептал лейтенант.
— Наркоманы?
— Где это вы видели наркоманов, которые порошок жрут?
Баба Настя вообще наркоманов в быту не встречала, но думала, что они и не на такое способны.
В комнату Касатки лейтенант входить не стал — заглянул и сразу отпрянул.
— Зачем вам столько яиц? — спросил он бабу Настю.
— Что?
— Яйца.
Баба Настя заглянула: яйца лежали на полу плотно, на манер брусчатки, будто митинг лысых гномиков. Ей показалось, они повернулись затылком и замерли только тогда, когда она на них посмотрела.
— Пойду, документы у них проверю, — сказал лейтенант, покидая квартиру, но обманул: на улице быстро побежал и скрылся за углом.
Жильцы вернулись под вечер, обмениваясь невразумительными впечатлениями. Они быстро собрали вещи и покинули квартиру. Баба Настя следила из-за края шторы, как они расходятся. Она вышла в коридор, и сердце вдруг екнуло — там стояла с сигаретой девочка в розовом.
— Сувенир я сама взяла, — сказала она бабе Насте, протягивая руку. — Из него вон что выпало. Ваше, да?
В маленькой ладошке лежала проглоченная банкоматом социальная карта. Девочка, не прощаясь, развернулась и ушла.
Баба Настя спустилась во двор, обогнула сгоревшую песочницу и зашла за груду выпотрошенных холодильников. В кругу раскладных стульчиков возвышался муравейник, по которому суетливо бегали его обитатели. Баба Настя смотрела на него, пока не стало холодно. Она вернулась домой, разогрела вчерашние щи, нарезала хлеб. В дверь позвонили. Баба Настя перекрестилась, прижалась ухом, тревожно крикнула:
— Кто там?
— По объявлению, — раздался скрипучий голос.