Мы были обязаны попробовать

Наталия Самойлова

pic_2020_12_17.jpg

Иллюстрация Александра Кука

Филиппа Пешалу (родился в 1990 году в Париже) называют человеком, остановившим глобальное потепление. Вместе с коллегами Пешала создал в тасманском поселке Каута-Рокс знаменитую Синюю станцию для засевания океана генно-модифицированным фитопланктоном, а для того, чтобы распространить его на большую площадь, — приманили в район станции усатых китов. Наш корреспондент поздравил Филиппа с 80-летием и поговорил с ним о первых годах работы станции, невмешательстве в природу и о том, каково это: спасать мир вместе с бывшей женой.


«Раз никто не занимался этим, значит, займусь я»

— Если вы не возражаете, давайте начнем с самого начала, с ваших первых шагов в науке. Вы ведь начинали не с морской биологии? Диссертацию писали об ускорении фотосинтеза у кукурузы? 
— Начинал я на самом деле с молекулярной биологии, изучал мембраны, даже поступил в аспирантуру, в парижскую Политехническую школу. Фотосинтезом заинтересовался в 25 лет, и это решение было вызвано эмоциями. Знаете, я тогда следил за новостями науки — не только биологией, за физикой тоже следил, за химией, и меня такая злоба разбирала (улыбается). Столько умнейших людей, прекрасных специалистов, а время тратят на какую-то, простите, ерунду: запускают ракеты с платформ, гаджеты какие-то изобретают, много болтают. Никто почти не занимался по-настоящему важными вещами.
— Вы имеете в виду глобальное потепление?
— Да, конечно. И я подумал, ну раз никто из ученых не хочет с ним бороться, значит, этим займусь я. Потом, может быть, в старости, вернусь к своим мембранным системам, если все будет хорошо, — так я тогда думал. Как видите, не вернулся. 
— Киты не отпустили?
— Нет, не отпустили.
— Но к китам вы пришли не сразу? 
— Да, не сразу. Я начал действительно с ускорения фотосинтеза, защитил диссертацию по модификации рубиско-фермента, который отвечает за связывание углекислого газа. Это было не столько про экологию, сколько про сельское хозяйство, но знания, которые я получил, мне потом очень пригодились.


«Мы были готовы к провалу»

— Вы помните, как появился проект Синей станции? Как вы придумали приманивать китов?
— Не могу вспомнить конкретный момент, да его и не было, пожалуй. Картинка складывалась постепенно. Началось все не с китов, конечно, — с планктона. Кормить фитопланктон железом — это ведь не я придумал, это стали делать еще в начале двадцатого века. Чем больше мы кормим фитопланктон, тем сильнее он размножается и поглощает больше углекислого газа, фотосинтезирует — казалось бы, очень просто. Потом выяснилось, так делать нельзя. Оказывается, есть предел усвоения железа, после него лишнее железо уже никак фотосинтезу не помогает, наоборот — начинаются цветение воды, ядовитые приливы, прочие страшные вещи. В десятых и двадцатых годах об этом много писали, окончательно решили, что засевать океан железом нельзя. Ну, молодцы, конечно, а что делать-то теперь? Как нам бороться с углекислым газом в атмосфере?
Вот тогда я и решил, что нужно модифицировать фитопланктон, повысить скорость фотосинтеза и заодно и усвояемость железа поднять. Мы хотели вывести такого универсального солдата, который мог конкурировать с ядовитыми водорослями, но сам бы не был ядовит. Первая задача показалась мне вполне посильной, по поводу второй тоже были идеи. Можно сказать, что я начал искать там, где светлее, — как в анекдоте. Потом стало ясно, что надо подкармливать фитопланктон не только железом, — мы нашли соединения, которые повышают его усвояемость. Ну и, наконец, киты. Киты и планктон — это как сыр и вино, одно невозможно без другого. 
Люди, кстати, не сразу это поняли. Сначала считалось, что, наоборот, киты вредны для климата, надо убить всех китов, тогда станет больше планктона и мы спасемся. Но это не так, конечно. Киты для планктона очень полезны. Во-первых, они не так уж любят фитопланктон, предпочитают более сытный зоопланктон. Во-вторых, киты распространяют питательные вещества. В их, простите, фекалиях и моче много азота и железа — киты разносят эти элементы по океану. В-третьих, когда киты ныряют и всплывают, они перемешивают фитопланктон — нижние слои, которым не доставалось солнца, поднимаются наверх и фотосинтезируют. А главное, киты помогают регулировать численность фитопланктона: сам по себе он им не очень интересен, но там, где такого планктона избыток, киты его тоже неизбежно проглатывают. В общем, они помогают распределить планктон по всему океану равномерно — чтобы не было областей с цветением и не было районов совсем без планктона.
Я много читал про это и понял, что киты нам нужны! Если мы хотим вытеснить старый планктон новым, без них точно не обойтись. Вот такая у меня была цепь умозаключений. Каждый шаг в ней был вполне логичен, но когда я приходил в лабораторию, скажем, к зоолингвисту и говорил: «У нас тут проект против глобального потепления. Мы хотим засеять океан ГМ-планктоном, удобрить железом и фульвокислотами. А потом приманить китов. Ты нужен нам, чтобы объяснить китам, где мы приготовили для них планктон» — это звучало диковато (смеется). Немудрено, что многие отказывались.
— А как вы выбрали место?
— Место выбрал не я. Первые эксперименты с планктоном я делал в своем институте, в бельгийском Лёвене, где тогда работал. К концу двадцатых годов я понимал, что это должен быть междисциплинарный проект: нужны биологи, специалисты по поведению китов, лингвисты, физики. Экологи, конечно. И что нужно делать эксперименты в открытом море. И что денег почти нет, поэтому нужно искать энтузиастов. Выбор места мы в итоге доверили экологам. Каута-Рокс оказался лучшим вариантом. 
— Вы были уверены в успехе?
— О нет! Наоборот, мы были абсолютно готовы к провалу, но были обязаны попробовать. Я не знаю, что сейчас думают люди вашего возраста про двадцатые и тридцатые годы, однако это было странное время. Разумом тогда все уже понимали, что климатическая угроза реальна. Но вот эмоционально… Наверное, это можно назвать стадией отрицания. Многие люди отрицали. При этом я понимал, что на торг и гнев и — что там дальше? депрессия? — времени у нас уже не будет.
— Какие сомнения у вас были?
— Много разных. Сложнее всего было с китами. Мы ведь хотели приманить китов, в том числе самок с детенышами. Хотели сообщить им, что здесь у нас безопасно, здесь есть еда. Главная проблема была в том, что мы вообще не знали, готов ли кит, скажем так, от нас такое принять. Плюс у нас не было гарантии, что мы в принципе сумеем с китами общаться. По сути, мы просто пытались обработать голоса китов через нейросеть, работали довольно грубыми методами. Плюс разные виды китов. В общем, мы продвигались очень медленно. А вот отпугнуть косаток, кстати, оказалось очень легко. С первого раза все получилось.
— А косаткам вы что сообщали?
— Косаткам ничего не сообщали, наши сигналы просто вызывали у них тревогу. Но ни одна косатка не пострадала, они просто не охотились в нашем районе.
— Вы отпугивали косаток, поскольку это естественные враги китов?
— Скорее китят. Взрослому киту они почти ничего сделать не могут, а вот маленького китенка или подростка от матери отбивают. Поэтому мы их отпугивали. Впрочем, главный враг китов — это, конечно, не косатки. 
— Люди?
— Разумеется.
— От людей вам тоже приходилось защищаться?
— К счастью, нет. Международная китобойная комиссия в то время уже достаточно строго следила за охотой на китов. К тому же получилось так, что мы приманили китов в новое место, а те немногие браконьеры, что еще оставались в морях, просто не успели так быстро сориентироваться.


«С китами у нас будут рабочие отношения»

— В связи с вашей работой часто возникает вопрос о праве человека модифицировать экосистему.
— Если вы говорите с этической точки зрения, то я не тот человек, с кем стоит это обсуждать. Я ведь биолог, не философ. Если же рассматривать это с точки зрения рисков, то риски, разумеется, были. Мы постарались их учесть, насколько это было возможно.
— Как биолог вы не жалеете о том, что немодифицированный фитопланктон оказался полностью вытеснен?
— Как биолог я всегда больше переживал за свой собственный вид (смеется). А первозданность природы? Зачем это? Как будто бы к нам прилетят инопланетяне, а мы должны будем им предъявить планету в первозданном виде. Опять-таки, что значит в первозданном? Мезофауну тоже? И динозавров? В общем, нет, невмешательство — это не моя тема. Кстати, недавно смотрел фильм BBC обо мне — там все совершенно неправильно. Они очень много снимали китов и всю эту историю закрутили вокруг них. Я там такой любитель природы, кормлю китов с руки, обмазываюсь планктоном, это было смешно. Красивый фильм, но вообще не про меня. Я человек, в целом, очень прагматичный. Сразу решил, что с китами у нас будут рабочие отношения: мы вам — пищу и безопасность, вы нам — перемешиваете океан, распространяете железо.


«Там, где светло»

— Не могу не спросить про Нину Жилину. (Нина А. Жилина, 1995—2068, специалист по психолингвистике китообразных, сотрудница Синей станции в 2028—2041 годах, соавтор 24 публикаций Пешала.) Вы были женаты, потом развелись и все это время работали над проектом вместе?
— Мы даже дважды были женаты.
— Дважды?
— Да, первый раз поженились фиктивно еще в двадцать восьмом — иначе Нине не давали визу. Проект тогда еще не был оформлен юридически, мы не могли ей сделать рабочее приглашение. В тот момент мы даже близкими друзьями не были, просто коллеги. Там забавно вышло на самом деле. Мы в первый раз развелись в тридцать первом году, в сентябре. Перед этим, весной, мы совершили, как мы его называли тогда, «каминг-аут» — показали часть нашей работы на Международном экологическом форуме. Неожиданно нас встретили очень хорошо, у нас появилось финансирование. Нина смогла устроиться официально, надобность в нашем фиктивном браке отпала. И вот мы на станции отмечали конец сезона и наш развод заодно — устроили большую вечеринку. Там были какие-то дурацкие конкурсы. Наш коллега Джун Мелвин раздобыл где-то опросник спецслужб, по которому якобы они определяют — фиктивный брак у людей или нет. Приставал к нам весь вечер с этими вопросами, мы вдвоем бегали от него. Можно сказать, сплотились в тот момент против общего врага. После этого у нас все и началось. Второй раз мы поженились в тридцать четвертом, развелись в сороковом.
— Я читал, что в момент развода вы не разговаривали друг с другом, но над проектом продолжали работать — это правда?
— Правда. Я не знаю, может быть, ваши читатели думают, что ученые — люди очень рациональные и правильные, но, увы, это не так. С Ниной под конец брака у нас было очень много взаимных обид, мы буквально не могли разговаривать спокойно. При этом покинуть станцию Нина не могла, вся секция по работе с китами была на ней. У нас тогда был трудный момент — уровень углекислого газа внезапно резко упал. Нас обвиняли в том, что мы необратимо изменили состав атмосферы, что теперь люди умрут уже не от глобального потепления, а от отравления кислородом. Или там другие варианты были, не помню уже. В общем, обстановка на станции и так была тяжелая. Нина поняла все раньше меня. Собрала вещи, переехала в свой рабочий кабинет, написала мне, что отныне мы общаемся только через ее ассистента. 
— И сколько длилась молчанка?
— Семь месяцев. Она заговорила со мной в тот день, когда в «Science» написали, что уровень CO2 вернулся к норме. Счастливейший день моей жизни.
— Вы не помирились потом?
— Нет, мы развелись через месяц. Но после развода сумели остаться друзьями. До самой ее смерти были очень близки, я хорошо знал ее второго мужа. Сам я, как вы знаете, больше не женился.
— Работа всегда была для вас на первом месте? Для Нины тоже?
— Про Нину я не могу сказать, простите, а про меня... (пауза.) Вы, наверно, ждете ответа «Да», но на самом деле я не уверен. Мне кажется, работа просто у меня лучше получалась. Я всю жизнь в какой-то степени искал там, где светло. Так уж вышло, что руководить китами оказалось для меня проще, чем жить в браке с живой женщиной.


Разные разности
Безопасная замена фентанилу
Исследовательская группа из Майнцского университета им. Иоганна Гутенберга, кажется, нашла возможное альтернативное обезболивающее. Им оказался анихиназолин B, который выделили из морского гриба Aspergillus nidulans.
Наука и техника на марше
В машиностроении сейчас наблюдается оживление. И то, о чем пойдет речь в этой заметке, это лишь малая толика новинок в области специального транспорта, который так необходим нам для освоения гигантских территорий нашей страны.
Пишут, что...
…даже низкие концентрации яда крошечного книжного скорпиона размером 1–7 мм (Chelifer cancroides) убивают устойчивый больничный микроб золотистый стафилококк… …скрученные углеродные нанотрубки могут накапливать в три раза больше энергии на еди...
Мамонты с острова Врангеля
Остров Врангеля открыл в 1707 году путешественник Иван Львов. А в конце XX века на острове нашли останки мамонтов. Их анализ показал, что эти мамонты дольше всего задержались на Земле. Но почему же они все-таки исчезли?