Менделеевия (часть третья)
Продолжая публикацию серии материалов о семье великого химика (см. «Химию и жизнь» 2009 №2 и №4), остановимся подробнее на жизни Менделеевых после их возвращения из Саратова в Тобольск, а также сибирских предках великого химика. Как и прежде, мы сосредоточимся на малоизвестных фактах и взаимосвязях, которые не всегда попадали в поле зрения биографов Д.И. Менделеева.
Здравствуйте, хмурые дни
 |
|
Д.В. Корнильев
|
Перевод Ивана Павловича Менделеева назад в Сибирь можно четко датировать по одному из немногих сохранившихся его писем родным: «После долгих прений, наконец, дело решено Господином министром перевести меня Директором же в Тобольск, куда с получением приказа и приехал с семейством 4 февраля 1828 г.». Приказ, однако, содержал особое условие: «поручив визитатору сибирских училищ особенно наблюдать за его [Менделеева] управлением». Доносы Миллера (все-таки возглавившего в итоге Саратовскую гимназию) не прошли даром, доверие начальства было утрачено, и сама репутация директора поставлена под сомнение.
К счастью, визитатором сибирских училищ в тот момент служил П.А. Словцов, человек весьма прогрессивный, в юности и сам немало настрадавшийся за вольномыслие. Своей биографией он опровергал известное выражение «дальше Сибири не сошлют»: в 1793 году молодого проповедника Петра Словцова за нечестивые речи сослали из Сибири далеко на запад. (Из Тобольска его тайно вывезли на Валаам и чуть не сгноили в монастырской тюрьме за то, что в публичной проповеди он назвал монархии гробницами, а троны — их надгробьями.) Лишь годы спустя его «употребили в гражданскую службу». Словцов сделал блестящую карьеру чиновника, что, однако, не притупило ни его нравственности, ни остроты ума. Известны его письма Магницкому в защиту гонимых тем педагогов, а посмертную славу Словцову принес энциклопедический труд по истории и географии Сибири. Надзор Словцова над Менделеевым, похоже, быстро перерос во взаимную симпатию интеллектуалов, а через год Сибирь и вовсе вышла из состава Казанского учебного округа.
Архивы тобольской гимназии той поры не содержат свидетельств о каких-либо памятных переменах в ее жизни в связи со сменой директора. Иван Павлович, пожалуй, лишь повторил свое тамбовское начинание, введя и здесь в качестве нового предмета курс логики и риторики. Еще он создал при гимназии «минц-кабинет» с коллекцией монет и медалей (возможно, как-то увязывая их созерцание с воспитанием добропорядочности и патриотизма). Монотонные будни лишь изредка прерывались чем-то необычным; к таким событиям можно отнести визиты зарубежных ученых. В 1828 году Тобольск посетил в поисках магнитного полюса Земли известный норвежский астроном Кристофер Ханстин, а через год — великий путешественник и географ Александр фон Гумбольдт. Иностранцы подарили школе физические приборы, а любознательные учителя их быстро освоили и даже проводили учебные метеорологические измерения.
Развлечений в тогдашней столице Сибири было немного: как писал в книге «Прогулки вокруг Тобольска в 1830 году» тот же Словцов, «в шести заведениях можно кое-чему научиться, а в двадцати девяти — после от всего разучиться». (Именно таким было соотношение учебных и питейных заведений.) Пожалуй, самым ярким пятном на этом тусклом фоне стал большой концерт композитора А.А. Алябьева, организованный И.П. Менделеевым в зале гимназии в январе 1829 года. Оценим необычность ситуации: Алябьев, сын бывшего тобольского губернатора, дал концерт в том самом здании, где прошло его детство (этот особняк позже отдали под гимназию), причем композитор в тот момент был рядовым тобольским ссыльным. Гусар Алябьев — герой войны, штурмовавший Париж, — был отчаянным гулякой и картежником. Как-то в Москве, вспылив, он избил партнера за карточной игрой, и тот через три дня скончался. Алябьеву, лишь по подозрению, что смерть наступила из-за побоев, пришлось отбыть трехлетний тюремный срок (именно в тюрьме и был написан его знаменитый «Соловей»), а затем его сослали «на родину» в Тобольск. В сибирском изгнании Алябьев написал другое не менее известное произведение — «Вечерний звон».
Любопытно, что воспоминание об этом концерте оставил нам будущий тесть Дмитрия Менделеева, а в те годы юный гимназист Петя Ершов. В гимназии он учился с 1827 по 1830 год и аттестат получил из рук И.П. Менделеева. Через четыре года студент Ершов напишет своего знаменитого «Конька-Горбунка», а затем вернется учителем в ту же тобольскую гимназию и будет учить сыновей своего бывшего директора. А в 1828 году в семье поручика Никиты Лещева (прославившегося тем, что он первым нанес на карты озеро Иссык-Куль) и его жены Серафимы Александровны (дочери уже знакомого нам А.Г. Протопопова, бывшего директора училища) родилась девочка, которой дали необычное имя Феозва (по святцам): через десять лет она станет падчерицей Ершову, а Дмитрию Менделееву — в 1862 году — первой женой.
Вернемся к семье самого Ивана Павловича. В 1832 году, после рождения сына Павла, детей в семье директора стало, точно как в пословице, «семеро по лавкам» (Оля, Катя, Поля, Лиза, Ваня, Маша, Паша). Жили они, судя по всему, при гимназии в том же флигеле, что и их родители четверть века назад. Облегчением стало замужество старшей дочери Ольги в 1831 году и ее отъезд в деревню к мужу, купцу Медведеву. Подробностей об этом периоде жизни семьи Менделеевых немного: во Млёво они не писали почти десять лет (переписку возобновили лишь в 1833 году в ответ на письмо встревоженных родных). Похоже, что долгое время Менделеевы пребывали в глубочайшей депрессии. Так, в первых же письмах Соколовым они поминали саратовское прошлое не иначе как «время несчастий наших», да и о настоящем писали, что «более встречали горестей, чем радостей», от чего здоровье обоих «чрезвычайно расстроено». Себя Иван Павлович именовал «дряхлым стариком», а сорокалетнюю жену – «моей старухой». Жена и вправду сетовала, что «состарилась прежде времени» из-за утраты дочери, частых родов и смерти двух годовалых детей (Варвары и Ильи), похорон отца-инвалида (В.Д. Корнильев скончался в 1830 года), наконец, из-за тревог о слабом здоровье годовалого Павла. Настоящая беда, однако, была впереди. В 1834 году семья потеряла кормильца: Иван Павлович ослеп и вышел в отставку с небольшой пенсией. Именно в этот драматичнейший для семьи момент на свет появился последний ребенок, Дмитрий.
О дальнейшем развитии событий подробно рассказано в большинстве биографий Д.И. Менделеева, на эту тему написаны десятки статей и даже сняты фильмы. Мария Менделеева с кучей детей на руках и ослепшим мужем вынуждена стать кормилицей семьи. Она перевозит семейство в деревню, превращается из кухарки и няни в приказчицу (взяв на себя управление стекольной фабрикой) и в итоге вытягивает семью из нищеты. В этом захватывающем сюжете, однако, есть ключевой момент, остающийся недосказанным. Небогатая, казалось бы, семья имела доверенность на распоряжение громадным по тем временам родовым имуществом. В их формальном владении были частная фабрика, деревенька с крепостными (полторы сотни душ), огромное имение, экипаж для выезда — о какой нищете идет речь? Чтобы прояснить ситуацию, следует подробнее разобраться с предками Марии Дмитриевны, урожденной Корнильевой.
 |
|
Предки Д.И. Менделеева по линии матери
|
Особенности национальной коммерции
Родословная сибирских предпринимателей Корнильевых служила предметом изысканий многих историков. Патриарх этого рода Яков Григорьевич Корнильев (1679—ок. 1736) служил управляющим тобольского губернатора М. Гагарина. По версии историка М. Громыко, предком Якова был некий казак Исак Корнильев, который в 1627 году «объясачивал инородцев» и приискивал «новых землиц» в районе Нижней Тунгуски. Другую версию изложил в газетной статье 1889 года тобольский краевед С. Мамеев: оказывается, Яков сам был «инородец» — телеут (белый калмык), еще в детстве вывезенный каким-то купцом из Джунгарского ханства. (Джунгары — миллионный народ, почти начисто вырезанный после восстания 1755 года против цинского императора; остатки джунгар бежали кто куда, а их последний нойон Амурсана доживал свой век в Тобольске.) Эта версия родословной, никак не подтвержденная документально, начинает в наши дни оживать в биографиях Менделеева. В одной из них (принадлежащей перу поэта и писателя А. Полонского) вдруг «выясняется», что Митю Менделеева в детстве якобы даже дразнили «джунгаром»…
Хозяин Якова, губернатор Гагарин, прославился любовью к роскоши, через доверенных лиц нелегально закупал дешевое китайское серебро и вел торговлю, минуя платежи в казну. В итоге Петр I расправился с ним необычайно жестоко: в 1721 году после пыток Гагарина повесили, а труп продержали год на цепи в назидание другим губернаторам-казнокрадам. Интересно, что дела Якова, личного доверенного лица бывшего губернатора, круто пошли в гору: он вдруг оказался владельцем обширных пашен и покосов, преуспел в хлебной торговле. Через замужество сестры Варвары Яков породнился с богатой семьей купцов Зубаревых и заложил основы благополучия своих детей. Пятеро его сыновей — Михаил, Иван, Алексей, Федор и Василий — многократно приумножили состояние отца, и их имена вошли в историю сибирского купечества. После смерти Якова наследницей стала его жена Анна Алексеевна. Купеческая вдова зорко следила за судьбой нажитого капитала, не позволяя его делить, пока не подрос младший, и вскормила плеяду удачливых купцов, прибравших к рукам часть регионального бизнеса. Федор продолжил торговлю зерном, прикупал недвижимость, жил долго, но умер бездетным. Иван умер молодым (успев оставить сына, тоже ставшего купцом). Старшего Михаила и вовсе не надо было особо учить — с малых лет он с отцом на ярмарках. Свою долю он вложил в винные откупы (по выражению М. Громыко, «безотказные источники обогащения сибирских рыцарей первоначального накопления»). Он быстро смекнул, что семейное зерно куда выгоднее не продавать, а перерабатывать в свой же алкоголь (есть данные, что он основал собственную винокурню «Аремзянский Каштак»).
Понятно, что алкоголь надо куда-то разливать: это заботило и купцов-откупщиков, и винокуров. Мать семейства Анна решила эту проблему кардинально, добившись для сына Алексея в 1751 году привилегии на устройство в селе Верхние Аремзяны стекольной фабрики. (Аналогичную фабрику, правда, с чуть иными целями, через год открыл Михайло Ломоносов.) У нашего же Михайлы, Корнильева, начались стычки с властью (винокурение было не вполне законным); тогда он решил сам пойти во власть и за 15 лет четырежды побывал главой Тобольского магистрата. В итоге надежная крыша появилась не только у семьи над головой (Корнильевы купили несколько домов в городе, построили имение в селе при фабрике), но и у семейного бизнеса. Михаил пробивал для своих, включая свояка Зубарева, налоговые послабления (об этом сохранилась жалоба купца-конкурента), братья обзаводились новыми землями и крепостными, наконец Михаил добился трехлетней монополии на поставки вина в Березов.
По этой идиллии, однако, как и по всей винно-водочной отрасли, был нанесен удар сверху: с 1755 года к подрядным поставкам вина стали допускать лишь дворян, а купеческие винокурни ликвидировали. Монополия на тобольский алкоголь на десятилетие перешла в руки графа П.И. Шувалова (двоюродного брата знаменитого просветителя и фаворита Елизаветы И.И. Шувалова, как раз в том же году основавшего Московский университет). Этот юркий вельможа скупил все местные винокуренные заводы и поднял цену на хлебное вино вдвое.
Вернемся к последнему из Яковлевичей, Василию Корнильеву (1736—1795), прадеду великого химика. Он, как и правнук, тоже был «последыш» в семье и, пожалуй, самый предприимчивый. Получив после смерти матери в 1750-е годы свою долю наследства, он добился успеха в традиционной для семьи торговой сфере — казенных поставках хлеба и, разумеется, вина. Дальнейший рост ограничивала винная монополия Шувалова. Похоже, не без участия Михаила местные власти после окончания срока шуваловского контракта решили допустить к участию в подрядных торгах претендентов из «недозволенных к винному курению чинов», то есть подрядчиков-купцов. Показательно, что именно Василий решил рискнуть: в конце 1760-х он объединил группу купцов Сибири (и даже Урала) в акционерную компанию «Василий Корнильев с товарищами», бравшуюся ежегодно поставлять в регион 43 тысяч ведер вина по цене ниже, чем была у Шувалова. Увы, победителем аукциона вышел заводчик Походяшин (предусмотрительно скупивший все винокурни Шувалова и оставивший цены прежними). Однако и после поражения Василий Яковлевич не унывал. Как и братья, он решил вложить вырученные на торговле деньги в мануфактуры, пока самые примитивные: стал топить сало (оно бочками пошло в обе столицы, а оттуда и за рубеж). Другим его вложением в производство стал выпуск бумаги: для этого надо было всего лишь измельчить старое льняное тряпье, была бы мельница. Удачно женившись на Марфе Ивановне, сестре братьев Медведевых, он стал компаньоном другой богатейшей семьи купцов-фабрикантов, а вскоре выкупил их бизнес: бумажную мельницу и фабрику на речке Суклем. Теперь он не просто купец первой гильдии, а заводчик-фабрикант (как и его брат Алексей). Лестно, наверное, когда вся Сибирь пишет письма на писчих листах с особыми водяными знаками с его (ВК) инициалами.
Переток торгового капитала в промышленный был в то время системным явлением, мелкие мануфактуры открывали многие купцы. Выживали, однако, немногие: острейшей проблемой Сибири была рабочая сила. Вольнонаемных не хватало, ссыльных надо было стеречь, а крепостных крестьян дозволялось иметь лишь дворянам. Корнильевы, похоже, решили и эту проблему (по некоторым данным, как владельцы мануфактур, они добились низших чинов личного дворянства). За счет дешевого труда крепостных их фабрики и выжили в острой конкурентной борьбе. Казалось бы, у Корнильевых все было предусмотрено…
Беда пришла неожиданно. В апреле 1788 года страшный пожар опустошил древний Тобольск, на храмах плавились колокола. У Корнильевых сгорел салотопный завод, все товары в гостином дворе, векселя на огромные суммы, два дома. Уцелел лишь один их особняк, то самое здание, в котором позднее открыли народное училище и гимназию, где жили, учили и учились Менделеевы. А пока туда переехал главный городской погорелец, губернатор Алябьев с семьей (в том числе, с малолетним Сашей, будущим гусаром и композитором). Зализывать раны Корнильевы отправились в Суклем. Незадолго до этой трагедии умерли братья Михаил и Алексей, а вскоре и Федор. Из Яковлевичей остался лишь Василий с женой Марфой; у них две дочери, малолетний сын Яков и старший сын Дмитрий (женатый на купеческой дочери Екатерине Шевыриной). Василий взял опекунство над племянником Николаем (сын Алексея и наследник стекольной фабрики), другие же племянники (дети Михаила и Ивана) переписались в мещане и разъехались. От развесистого генеалогического древа Корнильевых осталась последняя веточка.
Цена печатного слова
Фабрики чахнут, опереться Василий может лишь на сына Дмитрия, у которого, однако, слабое здоровье и, похоже, больше интереса к книгам, чем к коммерции. Что же, и на этом можно сыграть: печатное слово — тоже товар. И Василий Яковлевич решился открыть в 1789 году на базе бумажной мануфактуры первую в Сибири частную типографию. Именно этот шаг обессмертил его имя, принес ему славу сибирского первопечатника и даже просветителя. Историки до сих пор удивляются: как же так вышло, что в медвежьем углу из ничего вдруг возник полноценный литературный альманах, периодическое издание «Иртыш превращающийся в Ипокрену», а потом и еще два? (Иппокрена — ключ, забивший под копытом Пегаса, намек, что и в провинции есть источник вдохновения). Душой журнала стал ссыльный П. Сумароков; он неплохо рисовал (его и сослали за высокохудожественный рисунок сторублевой ассигнации) и был графоманом в хорошем смысле слова, что вполне устраивало издателей периодики. К тому же его жена-немка неплохо переводила с разных языков; видимо, оттого и начались издания с переводных книг.
 |
|
Так выглядела обложка журнала, издаваемого Д.В. Корнильевым
|
Именно на период ранней издательской активности пришлось рождение детей в семье Дмитрия. По церковной записи 1792 года с Василием Яковлевичем среди прочих родственников уже проживали внучата: двухлетний Вася и годовалая Мария (мать химика). Как можно увидеть в наши дни, на надгробиях брата в Москве и сестры в Петербурге почему-то выбит совсем иной, причем один и тот же, год рождения (1793). Дед почти не успел порадоваться внукам и умер в 1795 году. Типография стала печатать канцелярские бумаги. Позднее Д.В. Корнильев пытался возродить книгопечатание, но уже безуспешно; он вынужденно переписался из купцов в мещане. К тому же в 1802 году семья продала бумажную фабрику, а в 1807 году печатный станок и вовсе умолк.
В семье осталось, однако, более ценное сокровище — богатейшая по тем временам библиотека. Основу ее составили те самые полсотни книг и журналов, что были напечатаны в семейной типографии. Отсюда идет глубокая любовь к книге сначала у Марии Дмитриевны («лучшие друзья жизни моей — книги»), а затем и у ее сына. Не будем удивляться политематичности Менделеева — от ранних студенческих курсовых и заметок для «Вестника просвещения» до статей для Брокгауза и Ефрона. Вспомним, кто основал в России первый журнал для химиков, кто постоянно улучшал и переиздавал главную Книгу своей жизни. Не забудем и заветную мечту Дмитрия Ивановича (увы, так и не сбывшуюся): сразу после отставки посвятить себя изданию собственной газеты. Все это — родовая традиция.
Фабрика раздора
После смерти Василия Яковлевича семейный бизнес почти угас. Стеклянный заводик оказался в руках Николая Алексеевича Корнильева, алкоголика. Вновь дела взяла в руки женщина, купеческая вдова Марфа Ивановна, прабабка Менделеева. В 1797 году через совестной суд купчиха заявила свои права на фабрику и крепостных по причине «пьянства и распутной жизни Николаевой» и переписала всю движимость и недвижимость на сыновей, Дмитрия и Якова, посулив племяннику 5000 рублей отступных (тот, правда, вскоре умер, платить так и не пришлось). Ее дети, однако, были больше заняты личными проблемами, чем делами. Жена Дмитрия, Екатерина, рано умерла (ок. 1803), их дети-подростки, Мария и Василий, росли без матери. Еще один их сын, Николай, еще юношей утонул на охоте. От горя Дмитрий Васильевич заболел тяжелым психическим недугом.
Какое-то время семья Корнильевых жила на доходы с поместья и фабрики, пока в 1808 году не последовал протест со стороны аремзянских крестьян, которые писали губернатору Пестелю, что за 12 лет были «доведены до крайности по разорению и оскудению», «претерпевают чувствительнейшую бедность и снискивают себе пропитание постыдным и зазорным образом». Дело замяли, однако ив последующее десятилетие фабрика оставалась без должного присмотра. Перед Отечественной войной Василий уехал учиться в Москву, его сестра Мария вышла замуж и позже (как мы помним, с мужем и больным отцом) также покинула Тобольск, где оставались ее бабка Марфа с сыном Яковом.
О Якове известно немного; от ведения фабричных дел тот, похоже, нацело уклонился, наняв управляющего. Более примечательна супруга Якова — некая Агриппина Чоглокова (урожденная Тарашкина), носившая фамилию своего прежнего супруга, Наума Николаевича Чоглокова. Подполковник Чоглоков оставил в истории весьма странный след: он был троюродным племянником императрицы Елизаветы и почитал себя третьей после царицы и цесаревича персоной в России и потенциальным наследником престола. Во время турецкой кампании 1769 года Чоглоков отправился волонтером в Грузию и там едва ли не публично заявил о своих притязаниях на трон. После ареста он был сослан в Сибирь, где и женился на сержантской дочери Агриппине, имел дочь, умер в 1798 году. Почему Яков Корнильев в 1800 году взял в жены вдову Чоглокову, которая была старше его на 15 лет, можно лишь гадать: короноваться та явно не планировала. Тем не менее через этот брак линия Корнильевых—Менделеевых необычно пересеклась с линией династии Романовых.
После смерти Марфы (ок. 1814) и Якова (ок. 1820) фабрика перешла к последнему потомку Корнильевых (по мужской линии) — Василию Дмитриевичу, дяде Дмитрия Менделеева. Некоторое время он приводил дела фабрики в порядок, однако в 1825 году окончательно покинул Тобольск, став управляющим дел и имений князей Трубецких в Москве. Бесхозную фабрику власти могли попросту отнять, и вполне вероятно, что именно этот факт побудил Василия в том же году обратиться к сестре с предложением переехать из Саратова в Тобольск. Ее муж Иван в тот момент как раз оформлял титул потомственного дворянина, надворного советника, который давал необходимые имущественные права. Похоже, именно этим объяснялось упорство, с которым Менделеевы отказывались от переезда из Саратова в любой другой город. Лишь однажды, в минуту ссоры и горького отчаяния, Мария Дмитриевна (всю жизнь боготворившая брата) обмолвилась об этом дочери в письме: «Время открыло мне, что я нужна была для его фабрики, которая давно уж не принадлежала бы ему, если бы я умерла в Саратове или не согласилась убедить мужа моего для детей наших ехать в Сибирь, а не в Пензу». В более поздних письмах она раскаивалась в брошенном упреке, признавала, что была несправедлива к брату.
Действительно, Василий всемерно помогал семье Менделеевых, устроил их старшего сына Ивана в пансион при Московском университете и ежегодно платил за его обучение изрядную сумму. В 1826 году в Москве открылась глазная больница, в которой стал практиковать профессор Петр Федорович Броссе. Доктор Броссе был исследователем, изучал зрение у альбиносов, провел более 2000 успешных глазных операций. Именно к нему по рекомендации Василия Дмитриевича в 1837 году отправился И.П. Менделеев в сопровождении дочери, «благоразумной Катеньки». Операция по снятию катаракты прошла успешно, отец семейства вновь обрел зрение, однако возвратиться к преподавательской деятельности уже не сумел.
Гуси и хрусталь
Похоже, семью Менделеевых до 1834 года не занимали ни стекольная фабрика (иногда ее называли хрустальной), ни прилегающее к ней имение. Все изменилось, когда им пришлось из-за отставки Ивана Павловича съехать с казенной жилплощади (из того самого флигеля при гимназии). Бывшие горожане научились вести деревенскую жизнь, разводить скотину и птицу, выстраивать отношения с соседями, с крестьянами, числившимися при фабрике, и мастеровыми, вникать в незнакомые проблемы технологии и сбыта продукции. Насколько болезненной была эта перемена, можно судить по числу судебных тяжб той поры с участием Марии Дмитриевны, сохранившихся в архивах. Ее попытку провести четкую границу своих владений межеванием тотчас попытался оспорить сосед Пчельников; она же в ответ попросту отняла лошадей у его крестьян, посягавших на ее пашни.
Фабричные, привыкнув к вольной жизни, саботировали все ее попытки улучшить производство: разбивали стекловаренные горшки, замучивали рабочих лошадей, крали и продавали дрова из господского леса, наотрез отказывались сеять хлеб, предпочитая кузнечный промысел. (По одной из версий, среди обитателей села было много цыган.) Пытаясь получить кредит под залог фабрики, Мария пригласила оценщиков для описи имущества. Взбудораженные крестьяне, решив, что их дома тоже хотят продать, написали челобитную царю, доказывая, что уже два десятилетия отстраивались за свой счет. Мария же построила для крестьян школу и шаг за шагом восстановила доверие и порядок, явно предпочитая пряник кнуту; как много лет спустя метко выразился Дмитрий Иванович, «исправляла любовью». Почти невероятно, но одну из историй об этом записал в 1950 году писатель Утков со слов столетнего старожила села Аремзяны Вакарина. Один из приказчиков на все вырученные от продажи стекла деньги накупил себе обнов, за что «барыня его лишь пожурила, хотя могла бы и в солдаты отдать». О том, как провел в деревне первые годы жизни сам маленький Митя, никаких деталей не известно; впрочем, додумать их несложно. Ни мать, ни тем более отец смотреть за ним не могли и поручали это старшим сестрам.
Благодаря стараниям матери производство и продажи выросли в несколько раз. Вырученных средств хватило на поездку в Москву и лечение. Жизнь как будто налаживалась. Но наступил 1839 год, и весь быт семьи Менделеевых в одночасье круто переменился: из Москвы пришло тревожное письмо.
Продолжение в №8
Доктор химических наук
Е.В. Бабаев,
МГУ им. М.В. Ломоносова
Автор признателен В.Ю. Софронову за любезно предоставленные архивные материалы.