Роман повествует о конфликте между СССР и Албанией, который закончился разрывом дипломатических отношений в 1961 году. Главный герой романа албанский журналист Бесник Струга в качестве переводчика принимает участие во встрече руководителей коммунистических партий в Москве в 1960 году. После официальной части советское руководство устроило гостям банкет. Во время банкета к Беснику подсел пьяный советский генерал-летчик и начал свою исповедь, в середине которой Бесник понял, что рассказываемая история имеет и второй смысл.
— Нет-нет, это было не на войне, — торопливо замахал руками летчик. — Я убил человека в мирное время. Два года назад. Да-да, я летчик Сергей Романчевский, Герой Советского Союза, приглашенный сегодня на торжественный прием по случаю годовщины Великого Октября, я, старый член партии, два года назад, а точнее — семнадцатого октября в шестнадцать часов двадцать минут, отдал приказ убить человека.
Он схватил Бесника за плечи и привлек к себе, словно боялся, что тот не поверит ему и не станет слушать.
— Замечательный был человек, — продолжал летчик. — Один из самых удивительных людей, которых я когда-либо знал. Его вина состояла лишь в том, что он страстно хотел летать. Да, летать! Я убил его за то, что он хотел летать.
Пораженный Бесник внимательно слушал странные откровения соседа.
— Вы, я вижу, не верите мне. И, тем не менее, все это — чистая правда. К сожалению. Такого не придумаешь. История эта из ума не йдет. Неотвязно крутится вот здесь и крутится… — И летчик весьма выразительно покрутил пальцем возле виска, так что его тучный сосед с недоумением и опаской посмотрел на него. — Крутится всюду, — бормотал он, словно в бреду, — над столом, над ярким залом, над бутылками, над перекрестками… Хочет сесть, но не может, никак не может.
Бесник ничего не понимал.
— Не думайте, что я пьян, — продолжал летчик охрипшим голосом. И нервы у меня в порядке. Я бомбил большие города. Руины этих городов и сейчас стоят у меня перед глазами. Я лечу, а они машут мне оттуда, снизу, черными платками дыма, словно говорят: «Что же ты с нами сделал, Сергей?» А я летел дальше и бомбил следующие города. Ты молод и ты не бомбил городов. К счастью, ты не знаешь, как выглядят скорбные платки из черного дыма. И все же, поверь, я не терзаюсь угрызениями совести. Я воевал за коммунизм. Но он… Он — совсем другое дело. Никогда не забуду, как он кружился над аэродромом. Казалось, что это душа его летает.
— Ваш товарищ потерпел аварию? — Бесник попытался помочь летчику дорассказать историю, которая не давала ему покоя.
— Нет, аварии не было. — По лицу летчика скользнула печальная улыбка. — Я был тогда начальником аэродрома, а он — талантливейшим техником. Он знал самолеты лучше, чем их конструкторы. Мы любили и уважали его. Он был молод и перед ним открывались блестящие перспективы. Об этом говорили многие. Но вдруг с ним что-то произошло, человека вдруг подменили: он замкнулся, затосковал, стал сторониться людей. Мы не могли понять, в чем дело. Поначалу решили, что это сугубо личное: у него была невеста, а он ходил мрачнее тучи. Все выяснилось позже, когда нашли его записную книжку. Оказывается, им завладела безумная страсть к полетам. Он бы блестящим техником, но не летчиком, а ему хотелось летать, хотелось хотя бы раз самому подняться в небо. Он знал авиационную технику лучше любого из нас, но летать не летал, не имел права. А летать страшно хотелось — взлететь хотя бы раз, только один раз. И вот, семнадцатого октября после обеда, после профилактического осмотра самолета он влез в кабину и, оседлав коня смерти, взмыл в небо. День выдался пасмурный, безветренный. Небо затянули серые неподвижные облака. По сигналу тревоги все высыпали на летное поле и, затаив дыхание, следили за стремительно уходящим ввысь самолетом. Это был удивительный полет: исключительно правильный по технике исполнения и в то же время… как бы вам сказать… какой-то неживой что-ли. Так бывает, наверное, когда читают на каком-то мертвом языке, например, латинском… Не знаю, как вам это объяснить… Короче, я связался с ним по рации. Нет, я не упрекал его и даже ничему как будто не удивлялся. А он, опьяненный полетом, буквально захлебывался от счастья: слова восторга мешались с извинениями. Казалось, все идет хорошо. На самом деле, полет проходил нормально, пока он не сообщил, что идет на посадку. «Ну что же, будем садиться», — сказал я, как можно спокойнее. Он сделал широкий круг над аэродромом, но снизиться для посадки не сумел и пошел на второй круг. Я понял, что он волнуется и попытался успокоить его. Он сделал еще один заход, самолет стремительно пронесся у нас над головами. Это повторилось несколько раз и было похоже на танец смерти в воздухе. Стало ясно, что он не контролирует свои действия. Речь его была вялой и бессвязной. Стоявшие на земле люди старались не смотреть друг на друга, холодный пот катился у меня по спине. Все происходившее напоминало страшный сон. На аэродроме были другие самолеты, цистерны с горючим, радарные установки. В любую минуту взбесившаяся машина могла рухнуть на них, и тогда произошла бы катастрофа. А он тем временем носился над аэродромом, словно оторвавшийся воздушный змей. Надо было что-то предпринимать, причем быстро, решительно, поступить, быть может, жестоко. И это решение обязан был принять я, начальник аэродрома. Только я и никто другой. По рации я связался со службой противовоздушной обороны и отдал тот единственно возможный в создавшейся ситуации приказ. А он в это время снова пронесся у нас над головами. Сделал последний, прощальный круг. Все опустили головы, чтобы не видеть того, что случится дальше. А я видел все. Его сбили, едва он удалился на достаточно безопасное от аэродрома и других объектов расстояние. Самолет вспыхнул, как свеча и, окутанный черным саваном дыма, рухнул на землю. А вместе с ним и он. Все было кончено.
Бесник мрачно уставился в какую-то, лишь ему ведомую точку стола. Со всех сторон волнами накапливался гул продолжавшегося торжества. Порой чей-то голос или громкий смех прорывался сквозь равномерный шум зала, но тут же исчезал, словно пена, поднимающаяся и исчезающая на гребне волны.
Бывший летчик сидел неподвижно, покачивая головой.
— Вот и вся история, — медленно произнес он. — И моя тоже. Ему было хорошо на земле, но он хотел летать. Он любил небо, и небо убило его. Его могила там, недалеко от аэродрома.
Бесник с неприязнью посмотрел на соседа.
— Это угроза? — спросил он холодно. — Вы хотите сказать, что нас ждет та же участь и вы уничтожите нас огнем? — Бесник пристально и дерзко заглянул в затуманенные глаза летчика.
— С тяжелым сердцем, брат мой, с тяжелым сердцем, — сказал тот, приблизив к Беснику побледневшее от выпитого вина лицо. Голос у него сел окончательно. Бесник, с ненавистью сжав губы, взглянул на бывшего аса.
— Не я, конечно, — прибавил летчик. — Второй раз я этого сделать не смогу…
Он был совершенно пьян.