Дырка в эфире

Франсуа Энглер из Свободного университета Брюсселя и Питер Хиггс из Эдинбургского университета получили Нобелевскую премию 2013 года по физике за, как написано в пресс-релизе Шведской академии наук, «теоретическое открытие механизма, который вносит вклад в наше понимание того, как формируется масса субатомных частиц, недавно подтвержденное находкой предсказанной фундаментальной частицы в экспериментах Atlas и CMS на Большом адронном коллайдере ЦЕРНа». Средства массовой информации формулируют несколько по-другому. Вот пример из сообщения ИТАР-ТАСС от 15 октября: «В 1964 году Хиггс предсказал обнаружение частицы, определяющей наличие массы у материи. Позже за этой частицей закрепилось название «бозон Хиггса», или «частица Бога». В июле 2012 года ученые Европейского центра ядерных исследований (ЦЕРН) объявили об открытии частицы, имеющей характеристики бозона Хиггса. В марте 2013 года они подтвердили свое открытие». Отличие этой прямолинейной формулировки от сдержанного и замысловатого сообщения Нобелевского комитета не случайно: если модель Энглера — Браута — Хиггса и отвечает за формирование массы, то отнюдь не у всей материи, да и масса эта оказывается не совсем тем, что под этим термином понимают, скажем, в школьном курсе физики, не говоря уж об обыденной жизни. Да и сам по себе вопрос о том, что есть масса, весьма запутан.

Изобретение массы

До начала XX века масса как показатель инерции, способности противостоять изменению скорости, считалась неотъемлемым свойством материи. «Протяженность, твердость, непроницаемость, подвижность и инертность целого происходят от протяженности, твердости, непроницаемости, подвижности и инерции частей, отсюда мы заключаем, что все малейшие частицы всех тел протяженны, тверды, непроницаемы, подвижны и обладают инерцией. Таково основание всей физики... Всеобщее тяготение подтверждается явлениями даже сильнее, нежели непроницаемость тел, для которой по отношению к телам небесным мы не имеем никакого опыта и никакого наблюдения. Однако я отнюдь не утверждаю, что тяготение существенно для тел. Под врожденною силою я разумею единственно только силу инерции. Она неизменна, а тяжесть при удалении от Земли уменьшается», — писал Исаак Ньютон в «Математических началах натуральной философии».

Под массой Ньютон понимал количество материи в теле, и ничего более. Но уже его поразило, что массы, стоящие во втором законе механики (связывающем силу и ускорение) и в законе тяготения, численно равны. Впоследствии эти массы получили название соответственно инерционной и гравитационной и долго фигурировали в физике под этими именами. Конец и представлению о двух массах, и о массе как неизменном свойстве материи наступил после открытия электрона и начала тщательного изучения его свойств. В 1901 году немецкий физик Вальтер Кауфман ставил опыты по разгону электрона электрическим полем. Источником электронов служил кусочек радия, испускавший лучи Беккереля, или бета-электроны, а детектором — фотопластинка. Эти опыты дали удивительный результат: отношение заряда к массе электрона уменьшалось по мере приближения к скорости света! Иными словами, поскольку заряд постоянен, движение частицы изменяло ее массу. Эксперименты Кауфмана поначалу показали, что правильно описывает эту зависимость формула Макса Абрагама, где впервые предложена модель электрона как шарика, по поверхности которого размазан электрический заряд. Однако впоследствии верной была признана формула Лоренца: m=m₀/(1-v²/c²)^1/2. Поскольку аналогичным образом при больших скоростях преобразуется и расстояние, получилось, что электрон меняет свой размер вдоль направления движения. Это неизбежно приводит к тому, что у него появляется еще и поперечная масса, равная m₀/(1-v²/c²)^3/2, что совсем уж странно.

Масла в огонь разрастающегося кризиса физики подлил Эйнштейн, у которого масса оказалась просто неким коэффициентом, определяющим метрику четырехмерного пространства энергии-импульса; одной из его координат служит энергия, а тремя остальными — три компоненты вектора импульса: m²c⁴=E²-p²с². Для покоящегося тела получается знаменитое Е₀=mc², связывающее массу системы с ее внутренней энергией. После этого кризис достиг апогея, поскольку следствия противоречили не только житейскому опыту, но и существовавшим со времен Ньютона принципам физики. Так, оказалось, что безмассовая частица не может покоиться и всегда движется со скоростью света. Массивная же частица такой скорости достигнуть не может. Нагрев, увеличивая внутреннюю энергию, стал приводить к утяжелению тела, например масса утюга, нагретого до 200^оС, увеличивается на 10^-10 процента. Получается, будь во времена Ломоносова и Лавуазье более точные весы, доказать отсутствие теплорода было бы гораздо сложнее. Масса перестала быть аддитивной: массы целой вазы и получившихся при ее падении осколков не равны друг другу. И таких примеров много, в чем можно убедиться, прочитав серию статей Л.Б.Окуня в журнале «Успехи физических наук» (например, 1989, т. 158, № 3). Анри Пуанкаре выразил сущность кризиса так: «Материя исчезает». Вот цитата из его книги «Последние мысли»: «Если и имеется некий атрибут, который органически должен быть присущ материи, то это, конечно, масса. Эта связь настолько существенна, что сами слова "масса" и "материя" воспринимаются почти как синонимы, — с весами в руках Лавуазье, показав неизменность массы, продемонстрировал неуничтожимость материи. Но вот мы пришли к тому, что масса — всего лишь только видимость и что многие факторы, и в первую очередь скорость, могут изменять ее. Одним ударом у материи была отобрана ее активная роль и отдана эфиру — этот истинный кладезь явлений, ранее относимых на счет массы. Теперь уже нет более прежней материи, а есть только дырки в эфире. А поскольку эти дырки не могут перемещаться без возмущения окружающего их эфира, то <…> хотя они и кажутся обладающими инерцией, в действительности эта инерция принадлежит эфиру».

Масса и философия

Бурные события в науке конца XIX века — открытие радиоактивности, Х-лучей и релятивистских эффектов — породили смятение умов, которое, в свою очередь, привело к рождению новых философских концепций. К повествованию о массе имеет отношение прежде всего энергетизм, предложенный профессором Рижского и Гёттингенского университетов Вильгельмом Оствальдом, который в 1909 году получил Нобелевскую премию за исследования катализа. Он прямо указывал, что «пытается построить миросозерцание исключительно из энергетического материала, совершенно не пользуясь понятием материи».

Естественно, высказывания Маха, Пуанкаре, Оствальда и других философов-физиков не остались без внимания профессиональных философов. В 1908 году В.И.Ленин писал так: «"Материя исчезает" — это значит исчезает тот предел, до которого мы знали материю до сих пор, наше знание идет глубже; исчезают такие свойства материи, которые казались раньше абсолютными, неизменными, первоначальными (непроницаемость, инерция, масса и т. п.) и которые теперь обнаруживаются как относительные, присущие только некоторым состояниям материи». Философы-непрофессионалы тоже высказывались. «Энергетики, — писал Д.И.Менделеев, — вовсе отрицают вещество, ибо, говорят они, мы знаем только энергию... следовательно, вещество есть только энергия. Такое, на мой взгляд, чисто схоластическое представление очень напоминает тот абстракт, по которому ничего не существует кроме "я", потому что все проходит через сознание. Полагать можно, что подобные представления... удержаться не могут в умах сколько-либо здравых».

Не следует думать, что эти философские баталии закончились в начале XX века. Например, октябрьский номер журнала «Успехи физических наук» за 1952 год целиком посвящен обсуждению доклада философа И.В.Кузнецова «Против идеалистических извращений понятий массы и энергии». Обсуждение явно проходило в рамках компании по борьбе с так называемым реакционным эйнштейнианством, — явление, близкое к гонениям на генетику и кибернетику. Политическая составляющая этих дискуссий — отдельная тема, но подобный философский контекст явно указывает: проблема массы и ее происхождения была и остается ключевым вопросом физики.

Однако подобраться к его решению очень непросто. Ответом должна быть физическая модель, показывающая, как возникает инерция, то есть сопротивление изменению скорости, и как возникает гравитация, то есть, следуя Эйнштейну, искажение пространства-времени. К сожалению, вытекающее из уравнений Эйнштейна равенство, связывающее массу и энергию покоя помогает проводить расчеты, но нисколько не приближает к пониманию механизма как образования массы, так и проявления обоих указанных свойств. О том, каково современное состояние вопроса, Л.Б.Окунь писал в 1989 году так: «Мы знаем, что основной вклад в массы протонов и нейтронов дают сильные взаимодействия, обусловленные глюонами, а не массы кварков, входящих в состав протонов и нейтронов <…> Существуют теоретические догадки, что в создании масс лептонов и кварков, а также W- и Z-бозонов решающую роль играют гипотетические частицы со спином, равным нулю. Поиски этих частиц — одна из основных задач физики высоких энергий». Представить себе механизм создания инерции за счет взаимодействия с другими частицами не трудно, это будет сделано ниже. А вот получить ту же инерцию, не говоря о гравитации, из достаточно загадочных и во многом виртуальных частиц, к тому лишенных собственной массы, каковыми оказываются глюоны, для обыденного сознания несколько сложновато. Поэтому в нем возникает мысль: ссылка на то, что массу образует совокупность вкладов разных видов внутренней энергии массивного тела, когда исчерпывающий список видов этой энергии и соответствующих им механизмов отсутствует, несколько похожа на забытые за триста лет скрытые свойства (см. «Химию и жизнь», 2013, № 10).

Важность же ясного ответа на вопрос о массе невозможно переоценить: поняв механизмы деформации пространства- времени и механизмы создания инерции, человечество овладеет фантастическими способами передвижения.

Электромагнитная масса

До настоящего времени есть две признанные научным сообществом попытки понять физический механизм образования массы, причем только инерционной. Первую предпринял в 1881 году будущий корифей, а тогда двадцатипятилетний физик Джозеф Томсон. Заинтересовавшись недавно опубликованными уравнениями Максвелла, которые показывают взаимное порождение электрических и магнитных полей при их движении, он решил задачу о движении в электромагнитном эфире сферы, по которой размазан электрический заряд. Результат оказался очень интересным: у сферы появилась дополнительная инерция. Ее происхождение таково. При начале движения возникает магнитное поле. Для его рождения требуется энергия, что и тормозит движение. При торможении, наоборот, поле должно исчезнуть; оно подпитывает сферу энергией, и та останавливается медленнее. А если ускорения нет, сфера, в соответствии с пришедшим из гидродинамики парадоксом Д'Аламбера, движется в эфире без трения, как в идеальной жидкости.

Поначалу Томсон предположил, что полученная электромагнитная масса — лишь добавка к механической массе. Однако после того как он открыл электрон, а Кауфман обнаружил релятивистские эффекты, возникла идея, что вся масса электрона имеет электромагнитное происхождение. После открытия протона физики пошли еще дальше и предположили, что вообще всякая масса есть проявление электромагнетизма. Эта-то идея и дала Пуанкаре основание говорить, что вся материя стала дырками в эфире.

Впрочем, открытие нейтрона, не обладающего зарядом, нанесло по идее сильный удар, массу стали опять приписывать неким внутренним особенностям строения, и сейчас считается, что электромагнитная масса — небольшая добавка к массе заряженных частиц. В физике твердого тела такая добавочная масса и вовсе принимает странные очертания, превращаясь в тензор, поскольку сопротивление движению электрона оказывается зависимым от направления в кристаллической решетке. Такую массу договорились называть эффективной, и для всех очевидно, что возникает она не как внутреннее свойство электрона, а как свойство окружающей его среды. Точно так же можно было бы приписать гидродинамическую массу подводной лодке, выдав за нее сопротивление воды.

В общем, эта история показала, что масса как свойство инерции может происходить из разных источников. Происхождение же гравитационной массы электрона, то есть способности деформировать пространство-время, не обсуждается. Более того, некоторые исследователи задаются вопросом, а есть ли у нас опыты, которые доказывают, что электрон вступает в гравитационные взаимодействия? Вопрос не праздный, ведь если масса состоит из нескольких компонентов, так ли обязательно, чтобы все они включались в принцип эквивалентности масс? Например, то же гидродинамическое сопротивление движению подводной лодке, очевидно, сказывается на ее весе, но никак не на массе.

Угадывание формул

А вторая попытка найти массу как раз и связана с подходом Хиггса. Подход этот был сделан не от хорошей жизни: требовалось срочно спасать всю теорию элементарных частиц. Чтобы проследить за этой историей, заглянем в рабочий кабинет физика-теоретика.

Идея Томсона о том, что масса может быть следствием взаимодействия материального объекта с каким-то полем, не была забыта с появлением нейтрона. Более того, она очень востребована в современной физике элементарных частиц, базирующейся на методе теории поля.

В соответствии с ней окружающее нас пространство заполнено различными полями. По ним пробегают волны, образуется рябь, возникают вихри и уединенные волны (солитоны, они же цунами) — эти-то объекты и оказываются элементарными частицами. Задача теоретика — построить такие уравнения, которые верно опишут те или иные, а лучше все сразу проявления поля. Основным инструментом при этом служит уравнение Лагранжа, лагранжиан, которое определяет зависимость энергии какого-то объекта от состояния этого объекта. Состояние же задается так называемыми обобщенными координатами, которых в простейшем случае механического движения шесть — три пространственные координаты и три импульса (напомним, что в соответствии с диалектическим материализмом материя пребывает в состояниях со многими видами движения; например, химическое движение добавит в лагранжиан химический потенциал, зависящий от концентрации реагентов). Объект движется в обобщенном пространстве по мировой линии, а ее траектория соответствует минимуму лагранжиана. Найти минимум, ввиду сложности формул, никогда не удается, но зато можно разложить лагранжиан в ряд по малому отклонению координат от этого предполагаемого минимума и заняться анализом нескольких первых членов этого ряда. Коэффициент перед квадратичным по энергии поля членом разложения лагранжиана и будет массой объекта, взаимодействующего с этим полем. Зная устройство нашего мира, можно задать такой лагранжиан, чтобы перед квадратичным членом, отражающим электромагнитное поле, этот коэффициент получался равным нулю — тогда выйдет наш мир, в котором фотон имеет нулевую массу. Можно придумать и какой-то другой мир, где у фотона масса будет, это — не наш мир.

Не нужно думать, будто теоретик изначально знает, какую реальность он описывает. Как пишет историк науки В.П.Визгин («Успехи физических наук», 2001, 171, 12, 1347—1363), Ричард Фейнман, рассказывая о законе релятивистской квантовой механики, открытом Максом Планком, прямо отмечает: «Угадывание уравнений — по-видимому, очень хороший способ открывать новые законы». Л.И.Мандельштам, открывший в 1913 году инерцию электрона в совместных опытах с Н.Д.Папалекси, писал, что всякая теория состоит из физической интерпретации и уравнений; без первой части она иллюзорна, без второй — вообще не существует.

Таким образом, можно констатировать, что к середине XX века физики вполне отошли от ньютоновского «гипотез не измышляю» и вернулись к картезианскому «мыслю, значит, существую». Этот подход породил афоризмы вроде «если теория не подтверждается экспериментом, тем хуже для эксперимента» и анекдоты, например, такой: профессор объясняет физический смысл некой кривой, к нему подходит ассистент и говорит, что слайд перевернут. Ошибку исправляют, и профессор столь же убедительно объясняет перевернутую кривую.

Если вспомнить историю, то окажется, что начало такому опережению теории положил Максвелл, который вывел свои знаменитые уравнения, в значительной степени руководствуясь соображениями симметрии. В последующей теории поля симметрия и ее нарушение играют решающую роль, будучи, наряду с перенормируемостью, важнейшим свойством лагранжиана. Например, в нашем мире движение вправо или влево от центра координат ничем, в сущности, не отличается. Значит, лагранжиан, описывающий наш мир, должен быть симметричен, не меняться при условии, если мы перемножим все координаты на отрицательное число. Нарушение симметрии должно обязательно быть оправданно и подтверждаться экспериментами. Если в результате решения получаются какие-то нефизические величины, стремящиеся к бесконечности, это считается недостатком теории. В случае, когда такие расходимости удается устранить введением в лагранжиан конечного числа членов, теория называется перенормируемой, и считается, что ее можно использовать для описания реальности.

Так вот, когда были открыты слабые взаимодействия, появилась серьезная коллизия: устойчивость теории требовала, чтобы переносчики этого взаимодействия, промежуточные векторные бозоны, а их целых три, различающиеся зарядами: W⁺, W^- и Z⁰, были безмассовыми. Однако безмассовый бозон, вроде фотона, означает, что соответствующее взаимодействие распространяется на огромные расстояния, а слабое взаимодействие работает на расстояниях порядка радиуса нуклона (подробности этой истории можно прочитать в статье В.А.Рубакова, «Успехи физических наук», 2012, 182, 10, 1017—1025).

Механизм Энглера — Браута — Хиггса

Для спасения теории возникла мысль: нужно, чтобы лагранжиан был симметричным, а решение — основное состояние системы — оказалось несимметричным. В принципе представить такую ситуацию нетрудно, более того, решение — спонтанное нарушение симметрии было уже описано в середине XX века сначала в теории сверхтекучести Ландау — Боголюбова, а затем в теории сверхпроводимости Гинзбурга — Ландау.

Вот как демонстрирует спонтанное нарушение симметрии академик В.А.Рубаков в упомянутой статье. Кусок железа при охлаждении ниже температуры Кюри спонтанно обретает намагниченность. При этом он разбивается на домены, внутри каждого из которых магнитное поле ориентировано вдоль определенного направления кристаллической решетки. Если бы внутри такого домена жили существа, они бы обнаружили, что их мир не симметричен: имеется выделенное направление. Однако в среднем по этому куску железа мир симметричен. Более того, пока к нему не приложат внешнее поле, которое выстроит магнитные поля всех доменов в одну сторону, кусок железа не будет магнитом. Каждый домен представляет собой спонтанное нарушение симметрии, выражающееся в том, что он принимает одно из множества возможных направлений магнитного момента.

В формализме теории поля, введенном Энглером, Браутом и Хиггсом, это рассуждение обретает такой вид.

Пусть у нас есть поле ф (его называют затравочным). Его лагранжиан имеет вид

L=1/2 (dtф)²+1/2(dxф)²+V(ф).

Первый член соответствует кинетической энергии, остальные — потенциальной, причем третий член — некая функция, описывающая потенциальную яму, в которой находится система. Система же лежит на дне этой ямы, в минимуме потенциала, и совершает небольшие колебания вокруг него. Эту функцию можно разложить по малому параметру — отклонению от минимума. Получится уравнение

V(ф)=1/2m²ф²+1/4gф⁴.

Для сохранения симметрии относительно изменения знака ф — а это непременное условие наличия минимума потенциала в точке, где ф=0 — члены с нечетными степенями приравнены к нулю. Старшие члены также обнулены, иначе теория получится неперенормируемой. Физический смысл коэффициентов m и g таков: m характеризует крутизну потенциальной ямы, то есть сколь трудно систему сдвинуть в сторону от равновесия. Это инерционная масса. А g — некая константа связи.

Если m²>0, то минимум находится в точке ф=0. Такой случай не позволяет создавать массу у изначально безмассовых частиц. Если же затравочная масса представляет собой мнимое число, то есть m²<0, тогда ситуация меняется: у потенциала появляются два минимума в точках n=+-(|m|²/g)^1/2. Но система может оказаться только в одном из них. Предположение о мнимой массе выглядит достаточно экзотично, но в результате получилось то, что нужно: симметричный лагранжиан привел к решению со спонтанным нарушением симметрии. Основное состояние в теории поля - это вакуум. Система выбирает один из возможных вакуумов. Второй эквивалентен первому, но означает другой мир. Число n означает, что энергия этого вакуума отлична от нуля и это - среднее значение такой энергии. Отличие среднего значения вакуума от нуля соответствует бозе-конденсации неких частиц. Если представить, что конденсат - идеальная жидкость, то при движении объекта сквозь него будут работать законы гидродинамики: при ускорении и торможении возникнет сила трения, а при равномерном движении из-за парадокса Д'Аламбера трения не будет.

Если теперь построить лагранжиан для неких безмассовых частиц и предположить, что они взаимодействуют с затравочным полем, то окажется, что у них появляется масса, равная произведению константы такого взаимодействия на среднее значение поля. Если нет спонтанного нарушения симметрии, среднее значение поля обнуляется и масса не возникает, аналогично — если нет взаимодействия между полем и этими частицами.

Для спасения теории было предложено два затравочных поля, состоящих из реальной и мнимой частей, — в сущности, четыре разных поля. В результате хитрых манипуляций три поля были «съедены» промежуточными бозонами, приобретшими в результате массу, а оставшееся породило то, что и называют бозонами Хиггса. При этом теоретикам удалось сохранить безмассовость фотона и отсутствие у него заряда. Развитие теории позволило с помощью механизма Хиггса обеспечить массу такому лептону, как электрон, а нейтрино оставить без массы. Далее, тот же механизм привел к появлению массы у кварков. Самое интересное, что значение константы связи для промежуточных бозонов можно вывести из экспериментов, и их подстановка в формулы дала массы W- и Z-бозонов. Когда их открыли в 1983 году в ЦЕРНе, значения масс — 80 и 92 ГэВ — оказались удивительно близки к рассчитанным: 78,6 и 89,3 ГэВ. Столь блестящее совпадение убедило физиков в справедливости механизма Хиггса, и для полноты счастья оставалось только найти тот самый четвертый бозон, бозон Хиггса, чем и занялись на Большом адронном коллайдере.

Помимо расчета массы бозонов, удалось рассчитать и среднюю энергию затравочного поля. Она оказалась большой — 122 ГэВ. После определения этого числа, в теории массы электронов, кварков, а так же самих бозонов Хиггса остался один неизвестный параметр - константа взаимодействия частицы с полем Хиггса. Определить его из теории нельзя. Зато можно, приписав полную массу частицы именно этому взаимодействию, вычислить простой постановкой в соответствующую формулу. Так, для электрона константа оказывается мала, 5*10^-6. Поскольку кварки — базовые блоки, из которых строятся нуклон, а вещество состоит из нуклонов и электронов, то возникает искушение сказать: всё, найдено, как образуется масса всего сущего. Однако это оказывается совсем не так, что и выражено в аккуратной формулировке Нобелевского комитета.

Прежде всего, нуклоны — а с учетом того, что электрон в1636 раз легче протона, его массой можно пренебречь — состоят из двух легчайших кварков: u и d. Их суммарная масса около 10 МэВ. А масса нуклона около 1 ГэВ. Если масса кварков берется из взаимодействия с полем Хиггса, то вопрос, откуда берутся остальные 99% массы нуклона, решается, как уже было сказано, за счет некоей внутренней энергии, прежде всего глюонов, связывающих кварки воедино. Однако есть еще и лишенная электромагнетизма темная материя, у которой масса явно возникает по какому-то иному механизму, а ее вклад в массу Вселенной гораздо больше, чем у вещества и электромагнитных излучений. Тот факт, что масс становится все больше и больше и механизм их получения различается, настораживает, ведь это усложнение картины, а правильным в физике считается упрощение.

Нельзя не заметить, что поле Хиггса как генератор массы подозрительно похоже на электромагнитный эфир Томсона как генератор электромагнитной массы электрона. Сто лет спустя масса опять оказалась не свойством частицы, а свойством окружающей ее среды, снова получилась дырка в эфире, правда на сей раз хиггсовом, с гораздо менее ясным физическим смыслом. Кроме того, приписывание полю Хиггса происхождения всей массы электрона повторяет ошибку вековой давности и выглядит скорее как некий акт волюнтаризма, нежели физический расчет, основанный на эксперименте. Ну а вопрос о том, как такая хиггсова масса осуществляет деформацию пространства-времени для обеспечения гравитации, не рассматривается вовсе. Очевидно, что модель Хиггса, хоть и помогла спасти теорию слабого взаимодействия, не дала ответ на вопрос о том, что есть масса во всей полноте ее проявлений. А без этого ответа представление о мире никак нельзя признать полным. Поскольку бозон Хиггса был последней частицей, необходимой для завершения Стандартной модели, возникает мысль, что она в принципе не способна дать ответа. Тогда впереди ожидается новый цикл отрицания отрицания, в ходе которого наше представление об окружающей реальности может сильно поменяться.

Это было мнение журналиста, автора настоящей статьи. А вот мнение ведущего специалиста по физике элементарных частиц В.А.Рубакова, высказанное в упомянутой выше его статье: «С "технической" точки зрения Стандартная модель внутренне не противоречива. Это означает, что в ее рамках можно — хотя бы в принципе, а как правило, и на практике — вычислить любую физическую величину (разумеется, относящуюся к тем явлениям, которые призвана описывать Стандартная модель...). Тем не менее, многие, хотя и не все, теоретики считают положение дел в Стандартной модели не вполне удовлетворительным, мягко говоря. И связано это в первую очередь с проблемой ее энергетического масштаба». (Он на 17 порядков меньше, чем гравитационный масштаб.) «Несмотря на все усилия, до сих пор никаких экспериментальных указаний на "новую физику" получено не было. Это вообще-то уже начинает внушать тревогу: а правильно ли мы все понимаем?»